Я как раз поменял ему воду и наполнил кормушку фруктами и семенами, когда за моей спиной раздался звук поспешно приближающихся шагов.
– Мальчик, ты до сих пор здесь? – спросил меня один из гофмейстеров. – Там тебя кое-кто ищет. Он ждет тебя у подножия лестницы с задней стороны дома.
* * *
– Ну-ну, не плачь, ты ведь знаешь, что рано или поздно мы все равно еще встретились бы. Атто Мелани – человек твердый! – воскликнул Атто, взяв меня за руки и по-дружески встряхнув.
– Но я не плачу вовсе, вы же…
– Тихо, тихо, не надо ничего говорить, я навел о тебе справки, у тебя две чудесные дочки, как трогательно! Как их зовут? – прошептал он мне на ухо, с нежностью обняв и погладив по голове.
Пара молодых крестьянок оторопело наблюдала за этой сценой.
– Какой сюрприз, ты стал отцом, – как ни в чем ни бывало продолжал аббат. – Глядя на тебя, этого не скажешь, ты совсем не изменился…
Услышав это замечание, о котором нельзя было сказать, комплимент это или оскорбление, я наконец с большим трудом освободился от железных объятий Атто и отступил на шаг. Я так устал, словно мне пришлось защищаться от нападения.
Меня терзали сомнения: аббат выглядел так, будто его укусил тарантул. В действительности я хорошо видел, что треугольные маленькие глаза аббата внимательно рассматривали меня, пока я шел к нему, так что сердитое выражение моего лица и нахмуренный лоб не остались им незамеченными, поэтому он тут же изменил тактику, превратившись в эдакого болтливого старика, обрушившего на меня шквал объятий и поцелуев.
Он сделал вид, будто не замечает моей холодной сдержанности, и, взяв под руку, повел на прогулку по садам виллы.
– Итак, мой милый, рассказывай обо всем, что с тобой приключилось, – доверительно сказал аббат тихим голосом, пока мы сворачивали в аллею белых акаций, по которой взад и вперед сновали садовники, добавляя последние штрихи в ее украшение.
– Собственно, вы уже, очевидно, имеете обо всем точные сведения, синьор Атто… – решился возразить я, подразумевая кражу мемуаров, где я достаточно подробно описал все последние события.
– Знаю, знаю, – по-отечески прервал меня аббат, остановившись и восхищенно рассматривая фонтан виллы Спада, превращенный в шедевр прекрасной эфемерной архитектуры.
Вместо привычного скромного бассейна, в центре которого из большой каменной шишки пинии била струя воды, теперь посреди водоема возвышался грандиозный извивающийся морской бог Тритон – его хвост опирался на скалу в форме пирамиды, а сам он мощно дул в пузатую амфору. Причудливая струя воды высоко взлетала из нее, чтобы раскрыться вверху в виде зонта и с мелодичным плеском опять рассыпаться брызгами у ног своего создателя. Вокруг этого приюта нимф, дополняя очаровательный спектакль, по зеркальной глади воды скользили водяные растения, украшенные белыми полуоткрытыми цветами.
Атто рассматривал морское божество и прекрасный фонтан с удивлением и восхищением.
– Красивый фонтан, – заметил он. – Тритон сделан весьма изящно, да и искусственные скалы великолепны. Я знаю, что на вилле д'Эсте в Тиволи раньше был водяной орган, подражания которому немедленно появились не только в садах Квиринала и на вилле Альдобрандини во Фраскати, но и во Франции по приказу короля Франциска I. Этот орган производит звуки трубы и даже птичье пение. Надо только подуть в тонкие металлические трубки, торчащие в керамических кувшинах, спрятанных внутри нимф и наполовину заполненных водой.
Он обошел вокруг фонтана. Я не пошел за ним. Атто остановился с другой стороны водоема, пристально разглядывая меня через струи воды, затем вернулся ко мне.
– Встреча со старым другом, которого ты считал умершим, может смутить не только сердце, но и разум, – снова начал он. – Сам увидишь, со временем мы сможем относиться друг к другу по-прежнему.
– Со временем? Как долго вы собираетесь быть в Риме? – спросил я, обеспокоенный перспективой оказаться замешанным в его темные дела.
Атто молчал. Он наблюдал за мной из-под полуприкрытых век, потом перевел взгляд на фонтан, а затем устремил его к горизонту, словно взвешивая свой ответ.
Таким образом, у меня в первый раз появилась возможность рассмотреть Мелани вблизи. Я увидел мягкие обвисшие щеки, складки кожи на лбу и носу, морщины, обезобразившие губы и уголки рта, проступающие на висках голубоватые жилки, до сих пор живые, но маленькие и глубоко запавшие глаза с пожелтевшими белками и шею, которую жестокий скальпель времени отметил беспощаднее, чем что-либо другое. Вместо того чтобы смягчить приметы возраста, толстый слой свинцовых белил на лице почти превратил Атто в жалкое подобие призрака. Кисти его рук, лишь частично скрытые кружевами манжет, были усеяны пятнами, а пальцы – узловатыми и скрюченными.
Семнадцать лет назад аббат был человеком в возрасте, но по-прежнему крепким и полным сил. Сегодня же передо мной стоял глубокий старик.
Как будто не замечая моего взгляда, безжалостно изучавшего его распад, Атто, поглощенный созерцанием синего неба, помолчал некоторое время, опираясь одной рукой на мое плечо. Он вдруг показался мне чудовищно уставшим.
– Долго ли я пробуду в Риме? – переспросил он безразличным тоном. – Проклятие, действительно, я должен это решить…
Казалось, что он впал в детство.
За это время мы дошли до перголы с глициниями. Из тени повеяло освежающей прохладой, взбодрившей нас. Этот июль был очень жарким, а ночи почти не приносили облегчения от дневной жары.
– Слава Богу, здесь есть хоть небольшая тень, – вздохнул Атто, садясь на скамейку и вытирая лоб белоснежным шелковым кружевным платком. Затем он поднялся, нагнулся к одной из глициний и сорвал ее. Снова усевшись на скамейку, аббат вдохнул ее аромат. Вдруг он отпустил мне легкую затрещину и весело сказал:
– Чудесно, ты задаешь те же глупые вопросы, что и прежде! Ах, как здорово встретить старых друзей, которые совсем не изменились, это действительно ценно! Сколько я собираюсь пробыть в Риме? Но, мой мальчик, ответ же очевиден: я останусь здесь, на вилле Спада, как ты себе можешь представить, на всю неделю празднеств. Но из Рима я не уеду до конклава! А теперь идем, и больше никаких вопросов! – закончил он, молодцевато поднимаясь на ноги и беря меня под руку.
«Что за дьявол этот Мелани! – подумал я с раздражением и восхищением одновременно. – Еще пару минут назад он казался растерянным, а сейчас снова вертлявый и скользкий, как угорь! Рядом с ним невозможно понять, где правда, а где ложь».
– Синьор Атто, – обратился я к нему, повысив голос. – Я никогда не решился бы относиться к вам с неподобающим уважением. Однако мне было нанесено одно из самых тяжких за всю мою жизнь оскорблений и поэтому…
– О, как это ужасно! И что? – перебил аббат, нюхая цветок и барабаня пальцами по набалдашнику трости.
– Я стал жертвой воровства. Понимаете? Меня об-во-ро-ва-ли, – произнес я по слогам, и моя еле сдерживаемая ярость разгорелась снова.
