– Что ж, утешься, – самодовольно ответил Атто, – со мной это тоже случалось. Помню, около тридцати лет назад в монастыре капуцинов на Монте Кавалло у меня украли три золотых кольца, украшенных геммами, и, кроме того, бриллиант в форме сердца, книгу с золотым окладом с ляпис-лазурью, рубинами и бирюзой, мантию из французского камлота, перчатки, веера, пастилки для горла и благовоний, а также испанский воск…
И тут я вскричал:
– Довольно, синьор Атто! Не притворяйтесь, будто вы не знаете, о чем я говорю: вы взяли мои мемуары – рассказ о событиях, случившихся семнадцать лет назад, когда мы познакомились! Вы единственный, кому я доверился, только вам было известно о существовании этих записей! И как же вы отблагодарили меня? Вы оставили меня в дураках!
Атто невозмутимо слушал меня. Он бережно положил цветок глицинии на живую изгородь и продолжал барабанить пальцами по серебряному набалдашнику своей трости, пока я выходил из себя.
– Вы ни разу не вспомнили обо мне! А я все это время писал вам, и оплакивал вас, и умолял ответить мне! Вас интересовало только одно: что кто-то может прочесть мои мемуары и узнать вашу истинную натуру, узнать, что вы – интриган, вытягивающий секреты у честных людей, предающий своих друзей, готовый на все, что вы, короче говоря… ничем не брезгуете.
Задыхаясь от волнения, я смахнул ладонью пот со лба. Атто двумя пальцами протянул мне свой кружевной носовой платок, и я был вынужден взять его. Я чувствовал себя совершенно разбитым.
– Ты все сказал? – спросил аббат холодным голосом.
– Я… В общем, я возмущен. Я хочу, чтобы мне вернули мои мемуары, – пробормотал я, проклиная себя в душе за то, что выгляжу таким же бессовестным юношей, каким был семнадцать лет назад, тем более что сейчас-то я был уже в том возрасте, когда не пристало вести себя подобно зеленому юнцу.
– О, об этом не может быть и речи. Сейчас твои записи в безопасности. Я тщательно спрятал их в Париже, пока не будет дано разрешение на публикацию.
– Итак, вы признаете это: вы – вор.
– Вор, вор, – произнес он нараспев. – Ты слишком склонен бросаться крепкими словами. С пером, однако, ты обращаешься намного искуснее: я получил некоторое удовольствие от чтения твоего рассказа. Правда, ты зашел слишком далеко и написал о паре мелочей, способных очернить меня. И потом, ты и вправду простак! Писать такие вещи про аббата, а потом еще и говорить ему об этом…
– Действительно, теперь я и сам это понял, – согласился я.
– Как я уже говорил, чтение твоего произведения не расстроило меня. Некоторые места, как мне кажется, получились даже очень удачными. У тебя легкий стиль, пусть иногда и несколько наивный, но не скучный. Кто знает, может, это когда-то принесет тебе пользу. Жаль, что ты умолчал о том, что стал отцом, я был бы рад узнать об этом… но я понимаю тебя: сияющей утренней заре нового времени, каким представляется каждому отцу рождение его ребенка, не место в этой старой мрачной истории.
Я хранил враждебное молчание, дабы он понял, что я все еще не намерен рассказывать ему о своих дочурках.
– Наверное, в эти годы ты читал книги, газеты, кое-какие стихи, – сменил он тему, будто пытаясь меня разговорить.
– Действительно, синьор Атто, – подтвердил я, – я люблю покупать и читать книги по истории, политике, теологии, так же как жития святых. Что касается поэтов, мне нравятся Чиабрера, Ачиллини, Филикайя. Газеты – нет, я их не читаю.
– Очень хорошо. Тогда ты именно тот, кто мне нужен.
– А зачем?
– Ты показывал свои мемуары кому-нибудь?
– Нет.
– Существуют ли их копии?
– Нет, у меня никогда не было времени сделать копию. Почему вы задаете мне эти вопросы?
– Тысяча тебя устроит? – сухо ответил он.
– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – сказал я, начиная, однако, догадываться.
– Решено. Тысяча двести скудо римскими монетами. Но ни одним больше! И у мемуаров должен быть второй том.
Вот так и получилось, что аббат Атто Мелани купил мемуары, в которых было описано наше знакомство и изложены все последующие события.
За эту сумму он авансом приобрел второй том моих мемуаров, или, скорее, дневник, где будет рассказано о его пребывании на вилле Спада.
– На вилле Спада? – удивленно воскликнул я, когда мы продолжили нашу прогулку.
– Точно. Твой хозяин – государственный секретарь Ватикана, а скоро начнется конклав. Уж не думаешь ли ты, что весь цвет римской аристократии, представители высшего духовенства, не говоря уже о послах других стран, собрались здесь лишь для веселья? Шахматная партия конклава уже началась, мой мальчик. И, будь уверен, важные фигуры будут разыграны здесь, на вилле Спада.
– А вы, как я себе представляю, конечно же, не собираетесь упустить ни малейшего из этих ходов.
– Конклав – часть моей деятельности, – изрек аббат без лишней скромности. – Не забывай, что прославленный род Роспильози из Пистойи, гостем которого я имею удовольствие являться, обязан мне честью быть в родстве с Папой.
Еще семнадцать лет назад я слышал, как Атто хвастался, что решающим образом поспособствовал избранию Папы Климента IX Роспильози.
– Итак, сын мой, – заключил Мелани, – ты составишь для меня хронологическое описание событий на вилле, подробно напишешь обо всем, что увидишь и услышишь за эти дни, и добавишь в эту хронологию пару приятных уместных деталей, которые я тебе подскажу. Затем ты передашь мне рукопись из рук в руки, не оставив себе копии, и не запишешь ее содержания позже. Таков наш договор. Пока на этом все.
Я пребывал в нерешительности.
– Ты недоволен? Не будь писателей, люди и их деяния умирали бы в один день, и все их добродетели были бы похоронены вместе с ними: однако память о них, живущая в книгах, не умрет никогда! – добавил аббат возвышенной прозой и сладким голосом, дабы польстить мне.
«Он не так уж и не прав», – подумал я, слушая его разглагольствования.
– Аназарх, очень мудрый и ученый философ, сказал когда-то, что самая большая честь для человека – быть известным миру как человек, который превосходно владеет своим ремеслом. И если есть миллион одаренных людей одной профессии, то лишь те достойны похвалы, кто по мере возможности прилагает усилия к собственному признанию, и их имя вовеки не забудется.
Если я правильно понял, аббат Мелани хотел, чтобы я стал своего рода биографом, который опишет его грядущие подвиги. «Это верный признак того, что он таки намеревается совершить множество подвигов», – с беспокойством подумал я, слишком хорошо помня дерзкий и бесстрашный характер аббата и его любовь к приключениям.
– Посему, с учетом оного… – с важной миной торжественно продолжал Атто, – в молодости я посвятил себя учебе, чтобы позже, став взрослым, применить знания на практике, а сейчас я ставлю все на то, чтобы мир уважал меня. И поскольку я словами, советами и делами оказывал услуги многим принцам и благородным господам, составлял для них квалифицированные отчеты в области искусства дипломатии, то велико число тех, кто прибегал и прибегает к моим услугам.
