были предшественниками пророков Израиля и Иудеи, просветленных, в свою очередь, страданиями вавилонского и сирийского смутного времени. Все эти страдальцы были предшественниками Христа. В такой перспективе христианство можно рассматривать как высшую точку непрерывного восходящего движения в духовном прогрессе, который не только пережил последовательные мировые катастрофы, но и был порожден их мучительным опытом. Духовный и светский идеалы — не застывшие формы. Они постоянно сражаются между собой за господство над человеческими душами. Поэтому неудивительно, что во времена успехов и процветания души людские глухи к зову духа и, напротив, они улавливают даже слабый шепот его, когда суетные мирские дела заканчиваются катастрофой. Сердца их смягчаются страданиями и горестями обрушивающихся на них катастроф. Когда дом рушится, человек, который его возвел, оказывается под открытым небом, подвластный всем стихиям, он опять поворачивается лицом к Богу, чье вечное присутствие не отгорожено теперь тюремною стеною, воздвигнутой самим человеком. Если это так, то междуцарствия, нарушающие мирный ход истории, влияют и на религиозную жизнь, вызывая вспышки интенсивного духовного озарения и взрывы духовной активности[16].
Разумеется, в дни несчастий и катастроф человек, страдая, значительно больше открыт Богу, чем в благоденствии, но происходит это потому, что он тогда нуждается в помощи и утешении. Поэтому он делает небесного властителя могучим и грозным, ибо только такой может победить его врагов, устрашить их; либо он творит образ любящего и прощающего божества, которому можно доверить свои беды и на понимание и снисхождение которого можно рассчитывать. Иногда же земной творец в одном образе соединяет все эти столь нужные ему части — таковы Яхве и Христос. Но есть еще одна чрезвычайно важная для религии функция страдания: страдая, личность психологически не только очищается от повседневности и ее изматывающей суетности, она сосредотачивается на предмете и источнике страданий, наконец, приближается к смерти, что очень часто приводит к мыслям о Боге.
Интересные соображения относительно этиологии страдания высказал М. Вебер. Он писал, что первоначальное отношение к страданию выражалось во время религиозных празднеств сообщества, прежде всего в отношении тех, кого преследовали болезни или несчастья. Человек, длительно страдающий, скорбящий больной или подверженный иным несчастьям, считался в зависимости от характера страдания либо одержимым демонами, либо отмеченным гневом обиженного им Бога. Пребывание его среди членов культового сообщества могло повлечь за собой дурные последствия. Во всяком случае ему не следовало принимать участия в культовых трапезах и жертвоприношениях, ибо его присутствие не ублажало богов и могло повлечь их гнев. Страдание, таким образом, могло быть симптомом оставленности Богом.
Типичная деятельность магов и священнослужителей сводилась на данной стадии к установлению вины, вызвавшей страдание, к требованию покаяния в «грехах», т. е. прежде всего в нарушении ритуальных предписаний и наставлений, как устранить страдание. Их материальные и духовные интересы во все большей степени исходили из плебейских мотивов. Дальнейшим продвижением по этому пути под воздействием типичных, постоянно повторяющихся бедствий было развитие религиозной веры в «спасителя». Она предполагала наличие мифа спасения, следовательно (хотя бы относительно), рациональное видение мира, важнейшим фактором которого вновь стало страдание[17].
Если страдание очищает и приближает к Богу и становится одним из условий спасения, то оно принципиально необходимо. Ужасы и катастрофы Апокалипсиса, эти гипертрофированные страдания, становятся полезными для людей, которые таким путем будут удостоены вечного блаженства в небесном Иерусалиме. Однако при изучении Апокалипсиса не покидает ощущение, что здесь целесообразность страдания навязана и в его утверждении проявился садомазохистский радикал автора (авторов) книги.
Страдание в христианстве, особенно в православии, чем так умело воспользовались идеологи коммунизма, есть нечто сакральное и таинственное, необычайно важное для спасения. Люди чаще всего не делают предметом логического осмысления, как жить со страданием, но живут и страдают, не понимают, чем оправдать или даже объяснить его, и не пытаются это сделать. Люди с долгосрочным опытом страдания даже и не воспринимают его как страдание, ведь так жили их предки, так живут окружающие, это образ и качество жизни. Они ничего не требуют, не стремятся улучшить свое существование, поэтому плохо и мало работают. Ими становится легко управлять, тем более что они чрезвычайно почитают владык, земных и небесных. Люди могут и гордиться тем, что они страдают, поскольку это их возвышает и очищает, они делают свою несчастную жизнь эталоном и призывают, иногда принуждают других следовать ему. Этим тоже в полной мере пользовался коммунизм.
3. Иудаистские предшественники христианского Откровения
Исследование Откровения Иоанна Богослова не может быть эффективным без всестороннего учета его иудаистских предшественников. Об их существовании, разумеется, известно очень давно, понятно в этой связи и давнее же появление такого термина, как «мессиология». Многие исследователи (А. В. Смирнов, М. Элиаде) справедливо называют в числе первых апокалипсисов «Книгу Даниила» и ряд апокрифических сочинений, в первую очередь «Книгу Еноха». Между тем А. В. Смирнов отмечал, что «ко времени маккавейского восстания каноническая письменность Ветхого Завета была совсем уже закончена; поэтому ветхозаветные священные книги не могут быть отнесены к числу непосредственных источников для изучения мессианских верований позднейшего иудейства, хотя нельзя не заметить, что краеугольным камнем, на котором было воздвигнуто здание раввинской мессиологии и апокалиптики, служила именно каноническая письменность с ее пророческими обетованиями о благодатных временах Мессии»[18].
Учение о Конце света имеет давние традиции в иудаизме. Продолжая их, о нем же говорят и многие книги Нового Завета (Мф., 24,25; Мк., 13; Лк., 21; 2 Петр., 3; 2 Тим., 4 и др.).
В иудаистских религиозных сочинениях многие пророчества сводятся к тому, что за великие грехи народа перед Богом он подвергнет его великим же испытаниям. Но когда люди вновь всем сердцем обратятся к Богу, он простит их, соберет на земле обетованной и наградит их неслыханными радостями. Разумеется, все враги и притеснители Израиля будут уничтожены, а их идолопоклонство и язычество посрамлено. Однако не следует смешивать эсхатологию, основывающуюся на концепции Конца света и последующего возрождения, а также посмертного существования человека, с мессианскими ожиданиями. Последние формировались на фоне пророчеств и включали в себя прежде всего приход спасителя; они не только не противоречили эсхатологическим представлениям, но и частично смыкались с ними. На первый взгляд, это произошло и в Откровении Иоанна Богослова, что не соответствует действительности: в этой книге нет ни малейшего намека на приход мессии, поскольку он уже давно состоялся.
В религиозной мифологии немало сочинений о том, что ожидает человека в конце времен, в христианской главная такая работа — Откровение Иоанна Богослова. Ей предшествовала иудейская апокалиптика, которая, по мнению Булгакова, представляет собой совокупность
