Человек был одет в короткий расстегнутый синий бешмет, в красную шелковую рубаху и в широчайшие синие шаровары с напуском до половины голенищ. Голова его была не покрыта, и белые волосы развевались по ветру. И портупея казацкой шашки, и черная узда лошади поблескивали украшениями из кавказского чеканного серебра.
Жеребец под седым всадником шел фигурно, словно танцевал и сам собой любовался. Его могучая шея была изогнута в крутую дугу, а нежные ноздри едва не касались груди. Выхоленная волнистая грива, длинная и расчесанная, спускалась почти до колен, а пушистый хвост стлался по воздуху в двух вершках от земли.
Позади седого человека знаменосцы на вороных конях, под охраной всадников с шашками наголо, везли черные шелковые знамена — огромные полотнища на коротких древках. За ними, ряд за рядом, шла кавалерия, растянувшись далеко в глубину улицы.
— И коня-то из цирка взял… — сказал раненый. — Чистый театр, прости господи…
— Кто это? — спросил Никита.
— Пережогинские анархисты.
— Пережогинские?
— Пережогин их начальник. Видишь, на белом коне вытанцовывает, хоть картину с него пиши… На станции бой был, так не сунулись, а теперь гуляют…
— Откуда он здесь взялся? — спросил Никита.
— С каторги, с каторги, — оживляясь, заговорил старичок возница. — Одни говорят — разбойным был, другие — анархистом. А кто его разберет… — Он прищурился так, что не стало видно глаз, и сказал, едва сдерживая смех: — Анархия — мать порядка!
— Сволочи… — сказал красногвардеец. — Тоже не друзья…
5
Никиту разбудил шум в коридоре и громкие голоса, необычные в госпитале в такую раннюю пору. Он открыл глаза, приподнялся на койке и оглядел госпитальную палату так, словно видел ее еще во сне. Он долго не мог понять, где он и почему перед ним голые белые стены, а возле койки больничная тумбочка с графином воды и мутным стаканом.
Час был действительно ранний. В госпитальном саду были освещены лишь самые вершины деревьев — солнце только что встало.
Под окном закричал петух, и в коридоре раздались громкие сердитые голоса. Никита стряхнул сон и сразу вспомнил все: и то, что он в госпитальной палате, и что он здесь уже много дней, и что не сегодня, так завтра его должны выписать из госпиталя, чтобы послать на поправку домой — в Черемхово.
«О чем они там шумят?» — подумал он, покосившись на дверь, и поспешно накинул халат. Потом он сунул ноги в туфли и шагнул к окну. — «Может быть, привезли раненых, новых раненых…»
Он распахнул створки окна и выглянул на улицу.
Ни в госпитальном дворе, ни в саду рядом, не было видно ни одного человека, ни одной повозки.
Солнце сползало вниз по деревьям к заросшим сорной травой дорожкам сада. Рыжий петух с упавшим на сторону пунцовым гребнем, высоко поднимая ноги и воровато озираясь, подкрадывался к стайке кур, пасущихся на разрытой клумбе. Небо над садом было ясное, без единого облачка, и обещало знойный тяжелый день.
«Нет, никого негу», — подумал Никита и хотел вернуться к койке, но раздавшиеся за дверью голоса снова заставили его насторожиться и прислушаться.
— Не дозволено, говорю тебе, не дозволено, — услыхал он голос санитара. — Порядок нарушаешь… Уйди без греха, а то не посмотрю, что раненый — насильно, под ручки, выведу… Потом жалуйся…
— Оставь ты меня… Отойди, слышь, отойди… — раздался в коридоре другой голос, злой и нетерпеливый. — Не маленький я, слышь, отойди лучше…
Никите показалось, что это говорит Василий Нагих. Забыв о раненой ноге, он бросился к двери.
За стеклом в коридоре действительно стоял Василий. Он был в желтых от пыли сапогах и с большим холщовым мешком на плече. Левая рука его была забинтована и висела на перевязи.
— Василий! — крикнул Никита и широко распахнул стеклянную дверь. — Откуда ты? Ранен?
— Здорово, Никишка, — сказал Василий и хотел со своим мешком протиснуться в палату, но санитар схватил его за плечо.
— Не самовольничай, врача дождись…
Василий сердито повел плечом и стряхнул руку санитара.
— Да, уйди ты, ради бога, не терзай сердца. Какой там врач сейчас, ты слушай. — Василий поднял вверх палец и приоткрыл рот. — Слышишь?
Санитар взглянул на поднятый палец Нагих, вытянул шею и прислушался.
Прислушался и Никита.
Издалека, со стороны города, неслась нестройная ружейная стрельба.
Санитар нахмурился и скосил глаз.
— Услыхал? — шепотом спросил Нагих. — Не теряй времени, других предупреди…
Санитар наморщил лоб, беспокойно посмотрел на раскрытое окно Никитиной палаты, повернулся и побежал по коридору.
Нагих вошел в палату и сбросил с плеча грузно упавший на пол мешок.
В открытое окно явственнее донеслись ружейные выстрелы.
— Чехи? — спросил Никита.
— Белогвардейцы… Воспользовались, что все войска против чехов ушли, и выступили — город заняли, станцию… Да и чехи не задержатся. Томск, Тайгу, Мариинск, Петропавловск, Ново-Николаевск они, слыхать, уже захватили, теперь сюда прут… Под Глазковским предместьем, сказывали, их передовые части… Я тебе одежду принес, уходить надо…
— А наши где? Отряд наш? В городе?
— Откуда они в городе возьмутся. Там, где и были. Я сюда раненым приехал…
Нагих, размазывая по лицу грязь, отер пот, развязал здоровой рукой мешок и принялся выбрасывать на пол принесенную одежду.
Выстрелы из города доносились все отчетливее, словно бой приближался к госпиталю.
— Старик Силов помог, — говорил Нагих, доставая из мешка крестьянские ичиги. — Я ему от Андрюшки с фронта письмо привез, а тут такое… Он и одежду и харчей
