спал 14, 8, 10 и 13 часов подряд. Гитлер жаловался на слабое сердце. Он избегал подниматься к дому Кельштайн над Бергхофом; это было на высоте 2 тыс. м, и он сказал, что чувствовал там стеснение в груди. Хассельбах пришёл к выводу, что эти симптомы, такие как боли в эпигастрии и судороги, имели истерическое происхождение.
– Во время войны, – продолжал врач, – он отказался от привычки выходить на получасовую прогулку и часто не выходил на свежий воздух целыми днями или неделями. Его темперамент также претерпел изменения. В 1936-38 годах он ещё мог громко смеяться и часто это делал. Он был добродушным человеком. Истории о жестоких истериках сильно преувеличены. Мне часто приходилось восхищаться тем, насколько он держал себя в руках, даже когда сталкивался с серьёзными решениями или получал неприятные новости.
Эта способность не покидала его до самого конца. Одна из стенографисток гитлеровской военной конференции писала: “Он казался человеком неутомимого трудолюбия, почти не дающим себе передышки ни днём, ни ночью, – человеком обширных знаний и опыта, одарённым убедительным красноречием, но при этом способным проявлять большую скромность и доброту по отношению к коллегам и соратникам”.
Дружба между ними: фюрером и личным врачом – была глубокой и непоколебимой.
Гитлер иногда приходил на воскресный чай к Мореллям, бродил по саду и сидел у камина – он называл его пекарней, потому что они пекли миндальные пирожные именно так, как он любил.
Однажды Гитлер неожиданно появился к ужину. Неготовая фрау Морелль с плачем бегала по кухне: “Чем, чёрт возьми, его угостить!” Ему подали спагетти с кетчупом и сыром. Гитлер знал, что сыр выдают по карточкам. Он повернулся к помощнику и распорядился:
– Отдайте им свои купоны!
– Вот таким он был человеком, – сказала фрау Морелль.
Теперь Морелль был очень востребованным врачом. В его досье есть записи консультаций с крупными промышленниками, такими как Альфред Крупп и Август Тиссен, и аристократами, такими как принц Филипп Гессенский. Его пациентами были адъютанты Гитлера. Когда Рудольф Гесс полетел в Шотландию в мае 1941 года, у него были с собой патентованные лекарства Морелля.
Рейхсмаршал Герман Геринг назвал Морелля “мастером-болтуном”, но всё равно закатывал для него рукава рубашки. Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, министр экономики Вальтер Функ, лидер Германского трудового фронта Роберт Лей, теоретик партии Альфред Розенберг, руководитель отдела пропаганды Йозеф Геббельс, гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох и оба главных архитектора Гитлера Альберт Шпеер и Герман Гислер – все толпились в приёмной Морелля, общаясь плечом к плечу с партийными чиновниками, генералами вермахта и ведущими звёздами сцены и экрана.
Морелль лечил иностранных государственных деятелей и дипломатов. Он лечил британского премьер-министра Невилла Чемберлена от гриппа в сентябре 1938 года. Президент Чехии Эмиль Гаха поинтересовался содержанием чудодейственного укола, который Морелль сделал ему поздно вечером 15 марта 1939 года, когда тот внезапно потерял сознание на совещании с Гитлером. Толстый маленький японский посол генерал Хироси Осима подарил Мореллю самурайский шлем. Больного итальянского диктатора Бенито Муссолини будет лечить доверенное лицо Морелля, доктор Захария, который пришлёт Мореллю подробные отчёты в декабре 1944 года. Все пациенты заявляли, что вполне довольны лечением.
У него было много защитников. Генерал люфтваффе Карл Боденшатц напишет в октябре 1950 года: “По моим собственным наблюдениям, он был серьёзным, успешным исследователем. Как врач, он пользовался полным доверием пациентов. Я сам дважды лечился у него от гриппа и ревматизма”.
Адъютант люфтваффе Николаус фон Белов выразил такое же удовлетворение, признав при этом, что может понять, почему Морелль не нравится другим.
Некоторым из наиболее привередливых пациентов пришлось брать себя в руки, когда показывалась игла Морелла, вытертая тряпкой, которой до этого вытирали бесчисленное количество игл.
Но когда Белов упрекнул его в 1944 году, что он накачал Гитлера таблетками, доктор возразил:
– Посмотрел бы я, как бы вы обращались с таким пациентом, как фюрер! – и на это ответа не последовало.
На фотографиях, сделанных в первые месяцы войны, Морелль всегда стоит рядом с Гитлером и другими офицерами штаба, такими как Эрвин Роммель.
Ему не нравилась походная жизнь. Он скучал по жене и часто посылал ей открытки. У неё была главная роль в пьесе, только что поставленной в Вюрцбурге. В то же время Морелль посылал открытки и другим дамам. “Прошлой ночью мне приснился приятный сон о тебе, – написала Иоганна. – К сожалению, это всего лишь сон”.
Морелль серьёзно относился к своей работе. Соперники позже обвинили его в пренебрежении обычными анализами. Это было неправдой. 9 января 1940 года он взял серию образцов в рейхсканцелярии и также сделал электрокардиограмму. В подробных отчётах не оказалось ничего необычного.
Микроскопическое исследование образца кала, проведенное Нисслем 18 января 1940 года, дало “совершенно нормальную картину, были обнаружены только растительные волокна” (неудивительно, поскольку Гитлер был вегетарианцем). Мазок из горла, взятый 23 января, не выявил следов дифтерийных палочек.
В апреле 1940 года немецкие войска напали на Данию и Норвегию. Месяц спустя вермахт вторгся в Голландию, Бельгию и Люксембург. Морелль оставался рядом с “Пациентом А”, когда штаб-квартира фюрера переместилась на запад для решающего удара.
В кругу, где царили крепкие дружеские отношения, страдающий ожирением врач чувствовал себя изгоем.
Он был старше большинства остальных и более колючим. Его письма домой изобиловали упоминаниями о тяжёлом положении.
Отчасти в этом был виноват он сам. Он нарядился в серую форму, которую сам для себя придумал, украшенную золотым галуном. Этим он нажил себе ещё больше врагов.
Ему пришлось учить Иоганну: “Пришей золотую пряжку к тяжёлому ремню, как у политических офицеров. Очевидно, здесь не всем нравится, что я пользуюсь пряжкой СС”.
С долей зависти он рассказал о враче, сопровождавшем Гитлера, Карле Брандте: “С сегодняшнего дня доктор Б. носит погоны армейского подполковника”.
Его изоляция усилилась. Даже фотограф Гофман начал относиться к нему холодно. Морелль брызгал слюной от ярости из-за бесчувственного отношения "Хейни”; хуже того, фотографа всё чаще видели в компании Брандта.
Гнев слышен в словах вдовы Морелля, беседовавшей с журналистом в 1967 году:
– Это было так похоже на Брандта и ту клику! И Хассельбах тоже – они все были красивы, молоды и элегантны, одевались в щёгольскую чёрную форму СС. И там был мой муж в сером наряде. У него не было ничего другого. У него не было никакого партийного звания.
Морелля раздражало, что Гофман по-прежнему зарабатывал хорошие деньги в качестве фотографа, хотя его собственная практика на Курфюрстендамме тоже
