писал следующее: «Устранение противоречий между трудом и капиталом ограничивалось официальными жестами, вроде участия предпринимателей в первомайских демонстрациях, и незначительными социальными корректурами, как, например, введение верхнего предела для дивидендов, косметические программы „сила через радость“ и „красота труда“, а также участие представителей высших слоев в публичном поедании похлебки и в зимней помощи»[117].
Точка зрения Велера и Моммзена не соответствует современному уровню исследований. Норберт Фрай, как уже было показано, в 1993 г. решительно критиковавший мои тезисы[118], формулирует, по-видимому, в значительной степени преобладающий среди исследователей консенсус, когда заявляет в своем описании Третьего рейха: «Социальная политика консолидированного режима национал-социалистов не была всего лишь реакционной или риторической, а являла собой нечто большее, чем точно скалькулированное средство для целей тоталитарной манипуляции. Пусть начальная социально-политическая активность ГТФ… была продиктована политическими мотивами власти, но на ее основе все же возникла существенная и частично даже прогрессивная социальная политика». Фрай пишет, что, например, увеличение продолжительности отпуска в период правления национал-социалистов с трех до шести-двенадцати дней «было достижением даже по мировым меркам»[119]. Одним из самых впечатляющих успехов национал-социалистов в социальной и общественной сфере, замечает Фрай, было «распространение чувства социального равенства»[120].
Ни подъем НСДАП, ни быстрое развитие и широкое признание власти национал-социалистов не могут быть объяснены преимущественно применением тоталитарных манипулятивных приемов, подчеркивает Фрай, уходя от своей прежней точки зрения. Манипулятивные приемы играли, правда, определенную роль, «однако решающее значение имело то, что режиму, как прежде „движению“, удалось убедительно обратиться к потребностям и устремлениям широких слоев, объявить их своими и по крайней мере частично их удовлетворить. В этом заключался модернизм национал-социалистического государства; этим объясняется его продолжительная способность мобилизовывать массы и сохранять их лояльность. У многих простых людей — крестьян, рабочих, служащих — впервые появилось чувство, что политики принимают их всерьез и понимают, считает Фрай. «Когда в германской истории народу доставалось столько явного, демонстративного внимания и социальной заботы?»[121]
Я согласен со всем, что пишет здесь Фрай; его анализ в гораздо большей степени подтверждает мои взгляды, чем противоречит им. Фрай, правда, отказывается говорить о «революции», поскольку, по его словам, классовые структуры не подверглись основательным изменениям[122]. Но в своей книге он решительно выступает против того, чтобы понимать модернизацию лишь как «непреднамеренные или даже дисфункциональные побочные эффекты по сути своей реакционной, атавистической политики». Они были скорее, пишет Фрай, «предвестниками попытки осуществить проект модерна в специфическом варианте народного порядка»[123]. Эти выводы, уже широко не оспариваемые, доказывают, что существовало явное соответствие между проанализированными в моей книге социально-политическими представлениями Гитлера и реальностью Третьего рейха. Но правда есть и в том, что многие представления Гитлера — как я неоднократно подчеркиваю в настоящей книге — были реализованы лишь на начальной стадии и служили скорее ориентирами и видением будущего.
Вслед за Генри Тёрнером[124] исследователи в течение долгого времени придерживались мнения, что цель Гитлера заключалась в реализации антимодернистской аграрной утопии. До выхода моей книги это толкование вошло во многие работы о Гитлере и национал-социализме. Тезис Тёрнера опровергается в разделе V настоящей книги («Гитлер — противник современного индустриального общества?») на основе многочисленных доказательств.
Вместо этого я доказал, что Гитлер был сторонником современного индустриального общества и в этом отношении восхищался США. Кроме того, в этом разделе я доказываю, что Гитлер рассматривал «жизненное пространство» на востоке не как поле для экспериментов с аграрной утопией, что до этого постоянно утверждалось, а как источник сырья и рынок сбыта[125].
Даже Велер, решительно отвергающий по принципиальным вопросам мое толкование Гитлера, соглашается в некоторых пунктах с результатами моих исследований, когда критикует тезис, господствовавший до появления моей книги и мною опровергнутый, согласно которому «Гитлер — а с ним и национал-социализм — были привержены обращенной в прошлое, ориентированной на доиндустриальные и даже докапиталистические представления, прямо-таки архаичной утопии». Велер возражает: «В том, что касается экономической политики, он не собирался вращать колесо истории в сторону романтизированного аграрного мира. Напротив, Гитлер хотел превратить Германию в высокоразвитую индустриальную страну, которая должна была превзойти даже США как образец»[126]. А «жизненное пространство» — тут Велер также присоединяется к моей точке зрения — вовсе не рассматривалось (как часто ошибочно утверждалось) всего лишь как синоним новой области для заселения военизированными крестьянами в духе обращенной в прошлое аграрной утопии. «Представление о „жизненном пространстве“ включало в первую очередь гигантские промышленные и аграрные ресурсы, залежи сырья, а также возможности сбыта на этом новом гигантском внутреннем рынке»[127].
Итак, приняли в целом или отвергли более современные исследователи тезисы моей книги о современности представлений Гитлера? Ответ не является однозначным. С одной стороны, приводимые мной данные из источников, подтверждающие его восхищение техникой и экономическую обоснованность его представлений о «жизненном пространстве» или его восхищение американским индустриальным обществом, были настолько однозначны, что многие авторы последовали за мной и в своих работах постоянно ссылались на соответствующие доводы из моей книги. С другой стороны, они часто все-таки не решались сделать выводы и подтвердить современность взглядов Гитлера и национал-социализма. Как объяснить это противоречие?
Исследование Вольфганга Кёнига о национал-социалистическом обществе потребления и так называемых народных продуктах (народный автомобиль, народный радиоприемник и т. д.) убедительно это доказывает. С одной стороны, он следует выводам моей книги (на которую постоянно ссылается в примечаниях), когда речь идет об увлечении Гитлера техникой[128]. С другой — Кёниг выступает против системы понятий модернизации, при этом очень ясно анализируя истоки нежелания многих исследователей называть Гитлера современным. Кёниг говорит об «этической проблеме»: «В социальных науках модернизация использовалась как аналитическое понятие; общество же видело в этом слове политический и моральный подтекст. Современность символизировала незавершенный проект Просвещения и служила левому и либеральному спектру как знамя, отделяющее их от консервативного традиционализма. <…> Тесная связь дескриптивного и нормативного в понятиях „модернизация“ и „современность“… применительно к национал-социализму должна была вызывать раздражение»[129].
Петер Фрицше проанализировал мои тезисы в 1996 г. С одной стороны, он отвергает критику, которая отклоняет результаты моих исследований о намерениях Гитлера, используя аргумент, согласно которому и в Третьем рейхе продолжали существовать классы, а социальные меры были слишком незначительны. «Поэтому утверждение о том, что в нацистской Германии сохранялось классовое деление или что ассигнования на социальное обеспечение были недостаточны, как это делают критики, не отменяет главного положения Цительманна о концептуализации нацистским руководством самого себя»[130]. И действительно: анализ целей, намерений и мировоззрения Гитлера не может быть опровергнут ссылкой на то, что в социальной реальности Третьего рейха эти
