равно что никто.
— Но так не бывает, — сказал Гилл. — Должен быть конкретный человек, отдавший приказ, должны быть исполнители.
— Этого не знаю. Возможно, я мог бы тебе помочь, рассказав о прошлом, но слишком долго пришлось бы рассказывать и нет уверенности, что я назову виновников, — порой очевидец событий знает меньше, чем тот, кто сто лет спустя пишет исторический труд.
— Рукопись Архилоха — легенда?
— Не знаю. Тиреней был уверен, что нет.
— Но сам-то Архилох существовал?
— Еще бы, — сказал Тезей. — Я его хорошо знал. Но что с ним сталось после смерти Геракла, куда исчезла рукопись и была ли она — неизвестно. Архилох был интересный малый, этакая смесь воина и книжника, — во времена моей молодости таких хватало, да и нынче они не перевелись.
— Значит, он исчез?
— Я тогда был на Крите, — сказал Тезей. — Все произошло без меня — расправа Геракла с кентаврами и его смерть. Вдруг распался отряд Геракла: кто погиб, кто побрел неизвестно куда. Я так и не выяснил подробностей не до того было.
— Понимаю, — сказал Гилл. — Царь, я ставлю вопрос иначе — есть ли сейчас кто-нибудь, кому нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в этой рукописи что-то, из-за чего и сегодня гибнут люди? Царь!
Он подался вперед, но Тезей остановил его властным движением руки. Откинул голову, прижав затылок к резным кедровым доскам, бледность заливала крупное лицо с резкими красивыми чертами, похожее на каменные львиные морды с микенских ворот. Гилл вдруг подумал, что Тезей стар. До сих пор такой мысли не приходило в голову, язык не поворачивался произнести это слово, потому что почтенный возраст и старость — понятия с разным содержанием. Сейчас они слились в одно, и Гилл не узнавал своего кумира, своего героя.
Тезей заговорил тихо, медленно и внятно, но Гилл не знал, помнят о его присутствии или нет:
— А есть ли она, абсолютная истина? Когда я был молодым, когда у Геракла не было ни одного седого волоса, ответы казались недвусмысленными и четкими, все было по плечу, и мы верили, что не сегодня завтра перевернем мир. Но проходят годы, и с каждым новым свершением видишь, что впереди высятся те же неприступные вершины, а друзья и соратники один за другим уходят в небытие…
«Ему крепко досталось, — подумал Гилл. — Ударов судьбы выпало на долю предостаточно — смерть в расцвете красоты и молодости Ипполиты, первой жены, той самой прекрасной амазонки, смертельная вражда второй жены, Федры, с пасынком Ипполитом, ее безумие и самоубийство, смерть Ипполита. Годы заключения в Аиде. Раны, тяготы долгих походов, бешеный, нечеловеческий труд — сколачивание и укрепление новой Аттики. Для обычного человека слишком много. Да и для сына Посейдона — тоже. Но он не может, не должен, не имеет права сломаться — человек, полубог, в которого я беззаветно верю!»
— Так о чем мы? — спросил Тезей, он снова был прежним, но Гилла больно царапнуло понимание, что Тезей, оказывается, может быть и другим.
— Есть ли люди, которым нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в ней самой что-то настолько важное? Что-то, до сих пор не потерявшее значения?
Он начинал уже бояться, что не дождется ответа.
— Я не знаю, — сказал Тезей. — Весьма возможно… Тебе следовало бы прекратить это дело. К чему нам сражаться с лемурами?1
— Боюсь, что эти лемуры целиком из плоти и крови.
— Все равно, — вяло сказал Тезей.
— Это приказ?
— На твое усмотрение. Если не боишься.
«Но что же происходит?! — вскрикнул про себя Гилл. — Я теряю нить, перестаю что-либо понимать, а меж тем мне как раз надлежит все понимать и все предусмотреть. Не говоря уже о том, чтобы все знать. Чьи руки тянутся из прошлого и что произошло двадцать лет назад у горы Эримант?»
— У тебя все?
— Меня беспокоят «гарпии», — сказал Гилл. — Они все больше наглеют. Пропадает оружие, а виновных никак не удается отыскать. Менестей собирает все больше слушателей.
— Это несерьезно. В конце концов, я сделал для Афин неизмеримо больше, чем какой-то горлопан, который вообще не сделал ничего.
— Возможно, — сказал Гилл. — Но я ловлю себя на мысли, что на приемах слежу за нашими царедворцами, пытаясь угадать, у кого из них может оказаться под одеждой кинжал.
— А это уже чуточку смешно.
— Возможно, — повторил Гилл. — Но очень уж неспокойно у нас в последнее время. Я могу идти?
— Да. И постарайся не выдумывать новых сложностей. Нам хватает забот со старыми.
Гилл шагал по коридорам размашисто и слепо, не видя и не слыша никого и ничего, и сановники торопливо отшатывались, вновь поминая злым шепотом проклятого Дорийца, а челядь рангом пониже, не имевшая права негодовать вслух, со сладкими улыбочками кланялась, прижимаясь к стенам. Он был в ярости. Холодная, мрачная, пахнущая кровью тень, словно вырвавшееся из Аида тяжелое черное облако, наползала на солнечные, безмятежные Афины. Может быть, видел и ощущал ее ядовитое дыхание только он, а Тезей… Что-то непонятное и тревожащее происходило с Тезеем.
Он спустился в маленький дворик. Выжидательно придвинулись его люди. Гилл поманил отвечавшего за тайную охрану дворца сыщика Сигму и сказал резко:
— Следить бдительно.
Из-за спины Сигмы возник Эпсилон. Слов не потребовалось — Гилл взглянул, и Эпсилон грустно кивнул в ответ. Кто-то распахнул неприметную калитку, Гилл прыгнул в колесницу, возничий дико заорал, и рыжие хеттские кони с коротко подстриженными гривами понеслись за ворота. Гремели колеса, возничий кричал «хай-хай-ю!», люди шарахались, Гилла швыряло, как попавший в бурю корабль, но он не замечал ни ударов, ни толчков. В голове бессмысленно вертелась старая сказка о дураке Коребе, который надумал как-то пересчитать морские волны, а сам не умел считать до пяти.
Он спрыгнул с еще не остановившейся колесницы и побежал в дом. Сыщик Эпсилон беззвучно несся следом.
Старик лежал на широченном ложе, хотя долгие годы спал один, его лицо было спокойным и строгим, глаза открыты, и белая рукоятка ножа из оленьего рога, торчавшая против сердца, почти сливалась с бельм хитоном и не сразу бросалась в глаза. Гилл наклонился, невольно заглянул в свиток, лежавший под откинутой правой рукой Старика:
«…таким образом, одни продолжают уверять, что Архилох вымышлен, либо в результате незнания всех подробностей жизни Геракла, либо желая потрафить вульгарным любителям сенсаций. Другие же, напротив, продолжают считать Архилоха существовавшим в действительности другом и бытописателем Геракла».
Прошлое продолжало убивать. Если бы Старик не признал одного из убитых, Гилл с чистой совестью отправил бы трупы к божедомам, не узнал об Архилохе, не прикоснулся к тайне. Продолжая размышлять над случившимся, Старик мог доискаться
