Внезапно мысли Ромстеда прервал звук разбрасываемогоколесами гравия. К дому приближалась машина. Он вышел на кухню, подошел к окнуи раздвинул занавески в тот самый момент, когда автомобиль остановился иводитель, хлопнув дверцей, выбрался наружу. Это оказалась та самая сумасшедшаяВалькирия на «континентале».
Дамочка была ничего: не первой свежести, однако высокая,загорелая, с пышной грудью и тонкой талией. Она была одета в крестьянскуюкофточку и цветастую юбку, на ногах — босоножки на пробковой платформе вполтора дюйма толщиной. Она шла по вымощенному плиткой тротуару, сексуальнопокачивая бедрами, — так ходят очень уверенные в собственной неотразимостиженщины. На левом локте висела объемистая соломенная сумка. Ромстед обратилвнимание на редковатые, небрежно завитые светлые волосы, и в его глазах зажегсяхолодный огонек. Он опустил занавески, и в тот же момент раздался двернойзвонок. Ромстед вышел в прихожую и открыл дверь. Увидев его, Валькириярасширила голубые глаза и чуть не задохнулась от удивления.
— О нет! Еще и сигара! Ромстед вынул сигару изо рта.
— Я присвоил ее, — сказал он. — Вообще-то онатеперь принадлежит таможенной службе Соединенных Штатов.
— Вот-вот, это тоже в его духе. — Она взволнованноулыбнулась, но улыбка не соответствовала выражению ее глаз. Затем произнесла:
— Извините, я плохо соображаю, что говорю; вы так менянапугали — ну просто точная его копия… то есть я хочу сказать, моложе, конечно,но когда вы, попыхивая сигарой, вывалились на меня… О Господи… Я — ПолеттКармоди, ваша соседка.
— Здравствуйте, — произнес Ромстед. — Может,зайдете?
Женщина последовала за ним в гостиную и присела на диван, необращая внимания на лежащий тут же чемодан. При этом рот ее не закрывался;оправившись от шока, она сыпала словами без остановки:
— ..Я только что услышала, что вы в городе, и меняосенило: у той машины, что я обогнала по дороге, был калифорнийский номер, а налицензионной табличке — опознавательные отметки Сан-Франциско, поэтому ясказала себе, что могу поспорить на что угодно, что это Эрик…
Полетт закинула ногу на ногу, обнажив весьма приятную дляглаз золотистую кожу бедра, и Ромстед про себя отметил, что будь вырез на этойкофточке чуть глубже, то этой милой даме лучше было бы не наклоняться вперед,иначе дело не закончится одной лишь пустой беседой. Он задумался. Возможно, онавсего лишь безвредная болтушка, хотя вряд ли. Ей где-то лет сорок — сорок пять,и она не так проста, как хочет казаться; несмотря на утомляющую болтливость, вней угадывались ум и характер. Он из вежливости внимательно слушал. Наконецсловесный поток стал потихоньку иссякать. Полетт сказала, как все это ужасно икак она ему сочувствует.
— Вы собираетесь здесь поселиться? — спросила она.
— О нет, — ответил Ромстед. — Я только хотелвзглянуть на дом.
— А, понятно. — Она наконец посмотрела начемодан. — А я подумала, что вы уже вещи перевозите.
— Нет. — Ромстед пожал плечами. — Это чемоданотца. Он уже был здесь, когда я пришел. — «Мадам, тут, кроме нас, двухворкующих голубков, никого нет, так что выкладывайте поскорее, зачем выявились». — Надеюсь, я могу предложить вам выпить?
— Знаете, я выпила бы пива. У него в холодильникевсегда был «Туборг».
— Пойду посмотрю. — И Ромстед вышел на кухню.
Там действительно нашлось несколько бутылок пива. Напряженноприслушиваясь, он пытался уловить щелканье замков, но несмолкаемая болтовняПолетт все равно заглушила бы его. Нужно будет украдкой заглянуть в еесоломенную сумку. Отыскав стаканы и открывалку, он вернулся в гостиную и спротивоположной от Полетт стороны чемодана заметил краешек шелкового халата,который она случайно придавила крышкой. Протянув ей стакан, Ромстед сел рядом.
— Спасибо, Эрик. — Она улыбнулась. — Как яуже говорила, ваш отец был самым обаятельным мужчиной из всех, кого я знала…
— Вам лучше отдать его в химчистку перед тем, как снованадевать, — посоветовал Ромстед.
— Что? — Замешательство длилось лишьсекунду. — Я не понимаю… Что надевать?
— Чепчик. Он две недели находился в закрытом чемоданевместе с коробкой сигар. От него теперь несет, как от табачной лавки.
— Так! — Закипевшая ярость уже была готовавыплеснуться наружу, но эта женщина умела владеть собой, а потому просторассмеялась. — Вот незадача! Значит, вы его нашли. — Полетт вынулашиньон из сумки, понюхала его и, состроив гримасу, бросила обратно.
— В любом случае это глупо, — сказалРомстед. — Брубейкер уж конечно заметил его, когда обыскивал дом, так чтоесли он обнаружит пропажу, то сообразит, что вы единственная, у кого былавозможность забрать шиньон.
Полетт пожала плечами, достала из сумки пачку сигарет сфильтром и прикурила одну.
— Брубейкер мог уже догадаться, чье это, но емунаплевать.
— Это почему?
— Для начала пришлось бы доказать, что шиньонмой, — если только он не любит, когда ему подпаливают хвост. Кроме того,он должен быть абсолютно уверен, что это имеет отношение к убийству вашегоотца. А такой уверенности у него нет и в помине, — Ну это как посмотреть.Однако Брубейкер наверняка смог бы выжать из вас ответ на вопрос, что старикделал в Сан-Франциско и зачем ему понадобились эти деньги.
Полетт покачала головой:
— Я не была с ним в Сан-Франциско.
— Конечно нет. Вы просто одолжили ему шиньон на время.Он же ездил на собеседование, чтобы наняться на работу у Финоккио…
— Ну хорошо, хорошо. Я была с ним, но только вЛас-Вегасе.
— Что? Я имел в виду — когда?
— Перед тем, как он отправился в Сан-Франциско. Мывыехали четвертого…
— Постойте. Вы сказали, что выехали? На чьей машине?
— На его.
— Это далеко?
— Четыреста пять миль. Мы проверяли.
— Извините, я на минутку. — Ромстед поспешил вгараж, открыл дверцу «мерседеса», чтобы еще раз проверить цифры. 13 937 минус13 073 будет 864. Два раза по 405 будет 810. Итого в остатке всего лишь 54 мили.
— В чем дело? — Полетта стояла в дверях кухни.
Ромстед указал на отметку о техобслуживании:
— Он не мог ездить в Сан-Франциско на этой машине. Илидаже в Рино, чтобы сесть на самолет. — Ромстед повторил для нееподсчеты. — Тогда как он туда добрался?
