упусти. Горы-то близко.
— Ну, я уж не упущу, — оскалился воин. — Мать-то — старуха совсем. — Он оценивающе посмотрел на Майю, а потом на меня. — Сбежишь — драконам её скормлю, понял, щенок?
Я молча уставился на него.
Открой я рот, и он бы узнал много незнакомых, но интуитивно понятных слов. Недаром нашему мату влёт учатся и дружеские народы, и вражеские. Ёмкий он и запоминающийся.
К счастью, Азрима моё молчание не задело, и он не стал вызывать меня на дискуссию. Пригрозил Майе, придирчиво оглядел напоследок аил.
Я только сейчас понял, зачем братья, уходя в горы, разобрали лишние спальные места, что были, как и моё, обустроены вдоль стен. Воин мог бы заметить, что в аиле живёт совсем не вдова с последним, ещё не доросшим до своего аила сыном, а большая семья.
Но теперь ничего не напоминало о сыновьях Майи. И воин отвернулся, кивнув колдуну на выход.
Колдуна моя дальнейшая судьба вообще не интересовала. Он первым засеменил к двери. А вот воины рангом пониже ещё потоптались, прикидывая, нельзя ли чего украсть?
Как только от меня отвернулся главный воин с драконьей бляхой, Майа тут же вскочила и накинула на меня одеяло со своей лежанки.
Я не понял, чего она вдруг? Ведь и перевязывала и обтирала меня каждый день. И ещё много чего делала, о чём и рассказывать неудобно.
Стеснения в ней не было совершенно, и постепенно я тоже притерпелся к её рукам. Уговорил себя, что я тут — вообще непонятно кто, а Майа со мною, как с сыном.
И вдруг испуг мелькнул на лице женщины. Чёткий такой. И одеяло это. Словно бы она застеснялась моего обнажённого тела.
Азрим, что ругал в это время своих бойцов, ломавших пустой сундук, на одеяло внимания не обратил, а вот Майю из аила выгнал.
Я понял: эти мрази ни одного мужика не нашли и решили устроить в деревне показательную казнь. Куда ж тут без зрителей!
Лежачий больной, вроде меня, мог только слушать крики женщин да сжимать кулак почти здоровой правой руки. На левой — даже пальцы шевелились с трудом.
Но ничего. Заживёт. Не калека — ещё поквитаемся. На каждую хитрую задницу всегда найдётся хрен с винтом, было бы кому закрутить.
Лёжа я не мог видеть, что творится на улице. И мне очень хотелось подобраться к порогу, посмотреть и запомнить всех, кто там был. Память-то у меня хорошая, тренированная. И зрение отличное.
Я поёрзал на своей подстилке. Обожжённая колдовским огнём грудь горела, но был в этой боли и один практический плюс. Рана от меча, всё ещё мокнувшая, схватилась теперь коркой. И голова от злости стала меньше кружиться.
Шаманка мне вставать запретила, боялась, что рана откроется. Но сейчас можно было рискнуть.
Зашипев от боли, я сел, придерживаясь за стенку, потом потихонечку встал и по этой самой стенке двинулся к светлому прямоугольнику дверного проёма. Шаг, ещё полшага. Отдышаться.
Колдун, побрезговавший моих бинтов, сам того не ведая, оказал мне услугу — прижёг рану. Грудь, конечно, болела теперь сильнее, но спёкшаяся корка держала надёжней льняных полос ткани, пропитанных маслом и травяным отваром.
Ещё шажок…
Меня пошатывало, босые ноги неуверенно ступали по земляному полу. Но я всё же добрался до двери и только там привалился к косяку, не в силах двигаться дальше.
С улицы тянуло горелым мясом, что-то звякало, хлопали огромные крылья. Но с этого ракурса было видно только полоску неба и стенку соседнего аила.
Цель была совсем рядом, ещё пару шагов, и можно будет выглянуть в проём. Сколько там воинов? Снайперку бы…
Грудь горела огнём. Ничего. Нужно сделать эти проклятые два шага.
Я покрепче ухватился за слегу…
И тут Майа, как птица кинулась, в аил из двери. Подхватила меня, едва стоящего на ногах.
— Сынок, ты чего? Тебе нельзя туда!
Я замотал головой. На улице кто-то плакал и выл, и на душе у меня было душно, словно она тоже горела.
— Рожи хочу посмотреть! — выдавил я. — Запомнить!
— Нельзя туда, сынок. Нельзя!
— Почему? Они всё равно меня уже видели! И я на них посмотрю!
— Да ты, что ли, не понял? — она взяла меня за левую руку, висящую плетью, и подняла на уровень моего лица. — Смотри!
Я уставился на едва заметный красноватый орнамент, широким браслетом обвивший запястье.
— Ожог такой, что ли?
Я всмотрелся в рисунок и заморгал. Мне показалось, или он слегка опалесцировал в полутьме?
— Что это? — оторопело спросил я.
— Это — воинский знак, — шёпотом пояснила Майя. — Видно, не простого ты рода, сынок.
— А какого? — спросил я, разглядывая странный, ни на что не похожий узор.
— Через год-два видно будет, — ответила Майа уклончиво. И пояснила, вспомнив, что я «всё забыл». — Знак только начал проступать у тебя на руке. Вышла нижняя полоса. Вот это переплетение, видишь? Потом будет верхняя. А потом между ними проступит родовой защитник — волк, наверное, или барс. Ты же, наверное, юный воин из тех из горных отрядов, что шли на помощь владетелю Юри. Говорят, что высоко в горах воинами становятся совсем юные.
— И что теперь делать? — Орнамент вдруг нестерпимо зачесался и начал бледнеть.
— Ждать, — улыбнулась Майа. — Он выступит весь, и мы узнаем, какого ты рода. Но ты из нашей, из красной кости. Видишь, твой знак — красный. Ты происходишь из воинского рода.
— А почему он тускнеет?
— Родовые знаки проступают в моменты боя или опасности. Но твой — ещё слабый совсем. Повезло, что успела его разглядеть.
— А чего ты тогда испугалась? — удивился я.
— Так воины увидели бы и зарубили. — Майа подняла на меня глаза, удивляясь, чего ж я такой глупый. — Этот узор означает, что ты уже был посвящён в воины. У тебя был меч, и ты сражался в долине.
— А ты сомневалась? — рассмеялся я и с трудом сдержал кашель.
— Ты мог быть при ком-то из старших воинов, — пояснила Майа и потянула меня к лежанке. — Мой сын, Кай, бегал с поручениями старших. Это все знают. А ты — ещё младше его.
Она всё ещё поддерживала мою руку, и я видел, как алый браслет постепенно гаснет и сливается с кожей.
— Смотри, — сказал я. — Он
