мы проводили Волочник Тамару до её дома на перекрёстке Шаумяна и Батуми, а потом с Павленко возвращались, спускаясь мимо музыкальной школы. Тут навстречу шла какая-то семейная пара, мужчина и женщина среднего возраста, деревенского или рабочего типа. Мужчина, как положено, небритый, со щетиной двухнедельной давности, женщина кроткая, ни слова не сказавшая мужу. А тот, то ли, увидев русское лицо, то ли, услышав русскую речь, перегородил Тамаре дорогу, схватил её за плечи и грубо зарычал, что-то вроде «էստեղ ինչ էք կորցրել[30]». Тамара пыталась вырваться, я остолбенел, не понимая, как себя вести, страх быть побитым меня парализовал, я схватил мужика за рукав и силился оттащить в сторону. Баба его тоже, вроде как хотела мягко унять мужа. Мужик этот дёргал и тряс Тамару, пока та не закричала: «Отстаньте! Сейчас милицию позову!» Мне удалось встать между ними. Но прежде мужик успел плюнуть Тамаре в лицо. Длилось это недолго, короче, чем я попытался это всё связно изложить. Так, бесславно, ублюдочно, не проявив ни храбрости, ни быстроты реакции, ни смекалки, не воспользовавшись молодой резвостью, хотя бы просто схватить Тамару за руку и вмиг убежать, не крикнув грозно этому дяденьке ни единого грубого слова, ни խուժան, ни քու տի′րու հերը, ни մո′րդ բերանը[31], не двинув ему в челюсть, не оттолкнув, не свалив на землю, не набросившись на его бабу для равновесия, не сделав еще тысячу достойных вещей, которые можно было сделать, но на которые я тогда не был способен, — мы отвязались от назойливого негодяя, думаю, пьяного, у которого были свои счёты с русскими.
Вообще, видимо, самое место высказать мое наблюдение еще тогдашнего, школьного времени. Среди так называемого простого народа, а под этим термином я понимаю несколько критериев: деревенское происхождение, незнание русского языка, узость кругозора и ограниченность культурного пласта, — я часто встречал два типа агрессивных, националистически настроенных людей, у которых в ситуации конфликта или по пьяни проявлялась этническая нетерпимость. Одна нетерпимость — против русских, и это мне было тогда совершенно непонятно. Вторая — против азербайджанцев, очень понятная, но не разделяемая моей интернациональной душой. Здесь слово интернациональный я говорю без иронии, за ним стоит огромный пласт сложной темы, сопровождающей меня всю жизнь.
Итак, мы разошлись. Обидчики поднялись по Батуми, мы спустились до перекрестка и расстались. Самое обидное, что осталось в памяти, это то, что Тамара, после слов прощания добавила: «Мальчики, спасибо, что проводили», — без всякой иронии. Может, она тоже испугалась, возможно, бо́льших осложнений, чем небольшое потряхивание за плечи и плевок в лицо? Кто был со мной из парней, я пока не вспомнил. Кто мог быть, в принципе? Полтораков Сашка? Скорее всего. Но я прекрасно знаю, как беззаботно может память перетасовать персонажей разных событий, рокировать их из разных эпизодов, разных времен и, даже перемешать фрагменты живой жизни с картинками кино и литературы.
Был ещё один памятный случай, связанный с Павленко. В классе девятом, совсем неожиданно, Тамара позвала меня на свой день рождения к себе домой. Правильнее было бы сказать, пригласила Фауста и меня с ним. Мы побрели в Брюсовский[32] за подарком, ибо, как известно, книга — лучший подарок. Пожалуй, это было первый раз в моей жизни, чтобы я был приглашен в общество девушек-сверстниц, причем слабо знакомых по школе и что отличало ситуацию в русскую компанию, без присутствия родителей и всего того, что мне было привычно.
Мама сказала мне надеть белую сорочку, но я не мог. Просто не мог этого сделать, я бы слишком выделялся в белом. Я полез в корзину с бельём на стирку, вытащил оттуда тёмно-коричневую кофту, в ней и пошёл. «Այ տղա, ամոթ ա, արդուկած չի, հոտ ա գալիս[33]», — мамины аргументы не подействовали. Достаточно было с меня и того, что я был всегда чисто выбрит, чего не наблюдалось у Фауста. Я спросил Аську, сестру мою, как себя надо вести на вечеринке. Она провела маленький ликбез, как надо сидеть за столом, как угощать сидящую рядом девушку и что, пригласив на танец, надо рассказывать ей что-то веселое и увлекательное. Тр-р-р! Приехали. Что я могу такого рассказать, чтобы было увлекательно и смешно?
Всё, что мне удалось, а я топтался с Ирой Щедрой, новой девушкой из «А» класса, это расспрашивать значения некоторых слов (моя любимая тема по жизни — энциклопедический словарь). Фауст кружился с Андросовой Леной, смело прижимая её к себе. Там был ещё Бурцев Вова, парень из пятиэтажного дома, стоящего на улице Шаумяна вторым рядом, ближе к Батуми, 14, дома, который 7 декабря 88 года рухнул до основания, сложился грудой камней и обломков, как карточный. Бурцев потом женился на Тамаре.
Однажды я оказал Вове маленькую услугу. Их малютка заболела, нужно было какое-то лекарство, которое «достают», он обратился ко мне, я к Роберту Чилингаряну, тот извлек из ящика стола «последнюю» ампулу, которую «хранил для своих», ребёнок поправился. На радостях Бурцев хотел как-то отблагодарить, а поскольку от денег я отказался, что было совершенно естественно, он, заглянув из коридора в залу, заметил на экране нашего телевизора пятно, которое через год работы появлялось у всех цветных телевизоров третьего поколения. Он сказал, что они с приятелем «очищают» пятно электронным способом, и что нам почистят экран бесплатно. И влип!
Во-первых, когда ребята пришли и стали возиться с телевизором, в залу заглянул мой отец. У Бурцева челюсть отвисла. Он не знал, что Арам Сергеевич, профком и самый уважаемый человек станкостроительного завода — мой отец. И он мгновенно усек, что отец мой мог обратиться к настоящим заводским мастерам-электронщикам. Но было поздно, процесс, как говорится, был запущен. Папа, с лукавой улыбкой перехватил меня на кухне и говорит: «Это твои мастера?»
Но было ещё, во-вторых: наш телевизор к этому времени имел и другую поломку, изображение появлялось часа через два после включения, что-то в нем перегорело. Ребята сказали, что починят и то, и другое. Кто их за язык тянул? Часа через четыре, уставшие, без результата, не починив ни одно, ни другое, они ушли, поджав хвосты. Теперь телевизор вообще не запускался.
На следующий день отец пригласил из завода ведущих электронщиков (Вольдемар[34] о них говорил только восторженными фразами), и они, повозившись тоже немало, часа полтора, починили наш неудачный «Электрон».
Налбандян Артак ничего особенного в моей жизни не значил. Учился он средне, не помню, чтобы он говорил по-русски вне уроков. После окончания Кироваканского педагогического он сразу стал директором одной из армянских
