Гидеон поднялся и похлопал старика по плечу. — Хватит с вас и ведьмы. А мне пора. Береги себя.
В лесах Оленьего раздола весна перерождалась в лето. По полянам, усеянным желтыми цветами, носились, деловито жужжа, пчелы. Верещали, перепрыгивая с ветки на ветку, белки, заливались вернувшиеся с юга певчие птахи, а к полудню на лес опускалась по-летнему жаркая истома и не спадала до самого заката. Но стоило подняться выше, в горы, как духота, вслед за лесом, отступала. Гидеон не любил равнины, но горные луга манили его безлюдьем и тишиной. Он часами сидел в траве и наблюдал ни за чем и за всем сразу. Он не мог вкусить пищу, глотнуть воды, почуять запахи, приятные и не очень, но порой, шагая по неведомым людям тропам, он вдруг замирал, как громом пораженный странным чувством, далеким воспоминанием о пряных, волнующих ароматах, что приносил с высокогорных лугов странник-ветер. Тогда он, охваченный тоской по прошлому, бросался на поиски воспоминаний и себя, и не было для него времени года более тяжелого, чем весна, перерождающаяся в лето. Всюду буйствовала жизнь, изо всех укромных уголков восхваляли её земные твари, и Гидеон, вслушиваясь в их восторженные песни, нетерпеливо ждал нового воспоминания, чтобы на толику мига вновь ощутить себя живым.
Хижину лесника — покрытый мхом по самую крышу низенький домик — Гидеон использовал как ориентир. Отсюда к горам вела оленья тропа. Зимой лесник подкармливал изголодавшихся животных, а весной самцы, обзаведясь рогами, уходили в высокогорье, чтобы там вступить друг с другом в схватку за привередливых самок. Сейчас бои были в самом разгаре.
Гидеон из-за деревьев наблюдал за хижиной. Снаружи она выглядела заброшенной.
— Что же стоишь, скиталец? — раздался позади дребезжащий старушечий голос. Его обладательница, видимо, скрывалась за валунами, на которых лесник зимой выкладывал соль для оленей. — Не робей, заходи, коли помощь нужна.
Гидеон не обернулся. Раз так называемая «ведьма» не видит на нем метки проклятья, то и разговаривать с ней не о чем. Но что мешает над ней подшутить?
— А сможешь помочь? — спросил он.
— Дай-ка взглянуть на тебя.
Гидеон обернулся, но капюшона не снял.
На валуне сидела крошечная, сморщенная старушка. Седые прядки выбились из-под легкой шелковой косынки и падали на не по возрасту ясные, голубые, как небо, глаза. Ведьма подняла толстую ветку, служившую ей тростью, и ткнула ею в Гидеона.
— Сбрось капюшон, скиталец.
— Вдруг испугаешься до смерти?
Старуха улыбнулась, показав редкие гнилые зубы, но когда Гидеон развязал веревку и откинул ткань, улыбка мигом сошла с бледных губ.
— Испугалась, — с сожалением заметил Гидеон.
Ведьма задумчиво разглядывала его.
— Ну? Поможешь мне? — нетерпеливо поинтересовался скелет.
— Значит, пришло время, — она вздохнула и, соскользнув с валуна, направилась к хижине.
— Что? — Гидеон клацнул челюстью и, заинтригованный, поспешил за ведьмой. — Эй, постой. Что ты сказала? Какое время?
Старуха на удивление резво обернулась и, взмахнув тростью, ударила Гидеона по голени.
— Корона воссияет над городом призраков, — возопила она на весь лес. — Когда лев попросит указать дорогу, стрелец поведет его к центру круга, ибо пришло время менять фигуры!
— Стой!
— Уходи, проклятый!
— Да подожди же! О чем ты?
Старуха ещё пару раз огрела его тростью, чтобы не мешал идти, и, вкатившись в хижину, захлопнула за собой дверь. Гидеон принялся стучать, едва ли не выбивая кости из пальцев, потом, не дождавшись ответа, забарабанил по закрытым ставням. Хижина хранила молчание.
— Открой дверь, ведьма! О чем ты говорила?! — орал он, носясь вокруг домика.
Когда терпению пришел конец, Гидеон снес дверь с петель. С грохотом вломившись внутрь, он замер на пороге. В хижине было черно, паутинно и тихо, только у развалившейся печки тлел маленький, но сияющий ярко, как звезда на полуночном небе, уголек. Гидеон наступил на него, и тот рассыпался тысячью искр.
— Нравится вам играть чужими жизнями, — собственный голос показался чужим и далеким. Гидеон заговорил громче и неожиданно для самого себя сорвался на крик. — Бросаетесь заклятиями, придумываете загадки, издеваетесь и смеетесь над нами! Ломаете наши жизни и не даете покоя после смерти! Да падут проклятья, коими вы калечите живых, на ваши головы и на голову вашего бога!
Никто ему не ответил. В хижине царили темнота и пустота, как и в его черепе. Как и в его собственном доме.
Сняв с плеча лук, Гидеон вышел наружу, огляделся и сел на корявые ступени крыльца. Ему вдруг расхотелось идти в горы. Он подумывал вернуться к мельнику, поговорить о жизни в городах, а через пару деньков наведаться в деревенский трактир — перекинуться в карты. Правда, с ним играть не любили — он не пил, скрывал лицо и ему везло.
Лицо… Вскинув руку, Гидеон коснулся острого подбородка, потрогал зубы, залез в дыру над верхней челюстью, где у живых положено располагаться носу. У него ведь тоже когда-то были нос, губы, глаза, волосы, уши, но теперь он совсем позабыл, как выглядел раньше. А дома хранят его портреты, дома ждут те, кто помнит его живым. Но стоит ли поворачивать назад, если он так ничего и никого не нашел? Им нужна помощь, а он снова вернется ни с чем, усталый, ожесточенный… мертвый. А если ответы появились, но те, кто его ждет, не могут его найти? Путь был долгим, и прошло почти тридцать лет, прежде чем принц осознал, что…
— Пора возвращаться, — тихо произнес он. — Пускай я не помню своего лица, но забыть дорогу домой не имею права.
Глава 2
Лев
— Будет гроза, — сказал Алтангэрэл.
Коинт хмуро посмотрел на маленького ученика Фирмоса. Обычно юный чародел, дабы не раздражать окружающих вельмож, таился в тени, но в дороге до Оленьего раздола отчего-то предпочел держаться подле короля. Коинта не покидало ощущение, что мальчишка пристально наблюдает за ним своими черными глазами. Юный маг и раньше путешествовал в свите короля, и непонятно было, что ему теперь взбрело в голову.
— На небе ни облака, — проворчал Коинт, отворачиваясь. Солнце палило нещадно, и даже раскинувшаяся на пути роща обманула ожидания путников. В тени листвы было душно, липли мошки и мухи. Лошади фыркали, дергали ушами, трясли гривами, недовольные. Коинту предложили пересесть в повозку, но король, не сказав ни слова, ударил коня в бока и проскакал вперед, дав понять, что желает побыть один. Как оказалось, мальчишка сего жеста не понял.
— Точно говорю — быть грозе, — заявил юный маг. Его маленькая, сухонькая лошадка буланой масти пританцовывала перед рослым вороным короля.
— Это
