оборачиваясь, едко бросила:
— Извинения приняты. Не подавись!
— Пойдемте, чего стоим, человек обедает. Приятного аппетита, вкуснятина, наверно, — с такими шуточками сотрудники обтекали Жандоса с двух сторон.
— Какие вы злые, — обиженно затянула Аим, — у человека беда, ребенок умирает, ему помогли и он, за это благодарит. А мы знали и ничем не помогли.
— Мы не злые, просто конец месяца, у всего коллектива «эти дни», перед зарплатой.
Арман Тахирович сидел за столом в своем кабинете, уперевшись тягучим взглядом в стену напротив и размышлял, не пора ли ему на покой. Поводом для невеселых дум стал подслушанный разговор молодых подчинённых.
— Видали, наш Акела промахнулся!
— Лоханулся, — загоготал кто- то, — спекся, старикан. Поэтапу его на раз- два обставила.
— Да не говори, вот каким должен быть начальник. Хотя наш еще ого- го.
— Может раньше он и был… иго- го, а сейчас, как там суслики кричат?
Дальше Оспанов слушать не стал, в голове до сих пор звучит их мерзкий смех. Нет, вряд ли Кайсарова метит на его место, власть ее не интересует, но это звоночек, тревожный звоночек и неплохо бы предпринять кой- какие меры по устранению, без сомнения, сильного претендента на кресло в этом кабинете. Подстелить соломку, на всякий случай.
Глава 7 Криминальный авторитет
Они стояли у края заминированной полосы земли. А начиналось все довольно обыденно: за несколько часов до…
Дина покидала место работы, раздираемая противоречивыми чувствами: с одной стороны испытывала гнетущее чувство бессилия, потому что по своей дурацкой, как она считала, привычке, в решении любой проблемы идти до конца, додумалась до того, что помочь детям она не в силах, а с другой, с высоты своего, пусть небольшого, жизненного опыта, чувствовала некое моральное удовлетворение от осмысленности своей жизни, хоть и с примесью горечи. А горько оттого, что слишком мала была та толика, что вносила она в доказательство теории Бога, согласно которой дети Его небезнадежны.
Шла и не знала, злиться ей или радоваться, а рядом нарисовался паренек, младший сотрудник, из тех, кого не замечают.
— Здравствуйте, Дина Габитовна.
— Привет, Адик, не знаю твоего полного имени.
— Никто не знает.
— Ты об этом хочешь поговорить?
— Нет, что вы, не хочу, вернее, хочу поговорить, но о другом.
Дина не отвечала и ему пришлось продолжить.
— Я позорю своего отца, — молодой человек произнес фразу слишком ровным тоном, чтобы заподозрить в ней трагическую подоплеку.
— А кто твой отец?
— Криминальный авторитет.
— Адик, запомни: нельзя ставить рядом слова «авторитет» и «криминальный». Он не авторитет, он уголовник.
— Да- а, он сидел, один раз, так, среди бывших заключенных он и есть авторитет.
— Вот пусть они его так и называют. Не надо в приличное общество тащить этот воровской сленг. Это все журналисты. Ляпают всякую чушь, для красного словца, в своих желтых газетенках, а мы все, не задумываясь, как попугаи, повторяем за ними. Поэтому не надо!
— Что не надо?
— Не надо романтизировать бандитов — с этим отлично справляется кино. Называйте вещи своими именами, убийца, а не благозвучный английский вариант, не олигархи, магнаты и воротилы, а воры и грабители, и далее по списку.
— Я же должен уважать своего отца.
— Ничего ты этому бандиту не должен. Что- то мне подсказывает, он не рискнул дать тебе свою фамилию. Не оглядывайся на него, живи своим умом, делай, что хочешь, что можешь, что тебе нравится.
— Я не хочу жить.
— Ну вот, опять. Ты не хочешь жить, как ты живешь, живи по- другому.
— Я не так выразился, я хочу умереть.
— Так умри. Обдумай все и действуй.
— Я обдумал. Я знаю одно место, там военные из части поле заминировали. Вчера должны были разминировать, но ответственный за это, прапорщик Сидорчук ушел в запой. Мины до сих пор там.
— О- о, какая будет эпическая смерть!
— Одному стремно, пойдете со мной?
— Да ты коварный человек, сам умираешь и другого за собой тянешь.
— Вы просто стойте и смотрите, а я…
— Пошли, проверим, насколько ты фартовый.
На вспаханной земле еще не выросла трава, даже сорная, печальное зрелище голой земли не спасли бы и цветы.
— Ты точно знаешь, что ее не разминировали?
— Точно. Мой двоюродный дядя ранил своего друга, когда узнал, что он спит с его женой. В общем, один сапер в больнице, другой в полиции.
— Значит, Адик, ты гарантируешь, что если я пойду вперед, то взлечу на воздух и от меня мокрого места не останется.
— Почему, что- то останется, кости, мозги разлетятся. Как в американском кино.
— Отлично, наконец- то заткнутся те, кто говорят, что у меня нет мозгов.
— А кто так говорит?
— Тебе фамилии назвать? Что, камикадзе, нас не догонят?
— Круто, полетаем? Вы со мной, что ли?
— Ты сказал, одному умирать страшно.
— А все- таки почему?
— Если твоя причина умереть достаточно серьезная, то я помогу тебе уйти. А если ты дурью маешься, то мы оба останемся жить. Тебе решать.
— У меня железная причина. Я никому ничего плохого не сделал, но меня всегда все унижают. В школе дразнили чмошником. Девушки меня презирают, будто я больной. За что? Мама меня, конечно, жалеет, но я же вижу, она, тоже считает меня неудачником. Друзей у меня нет. Вы единственная, кто разговаривает со мной как с человеком. Но это все мелочи, по сравнению с тем, что вчера мой отец меня ударил… по лицу. А самое главное, дальше только хуже. Ничего не изменится.
— Все так плохо? Тогда, заседание клуба самоубийц считается закрытым. Погнали!
Они, не сговариваясь, взялись за руки и…
— А знаешь, что скажут люди, когда узнают о твоей смерти?
— Что?
— Как был при жизни терпилой, так и сдох!
— Я ничего не понимаю, что мне делать?
— Ты у меня спрашиваешь? Это твоя жизнь, проблемы надо решать в этой жизни, а не бежать от них на тот свет! Хочешь доказать всем, что ты слабак, иди туда, и у тебя не будет ни одного шанса сделать счастливой свою мать, своей смертью ты принесешь ей горе!
— Но мне так тяжело…
— Что поделать, Адик, жизнь тяжела, но она того стоит. Да и не нужно огород городить, определись, кто ты, поставь цель и иди к ней. Тогда и все остальные почувствуют твою силу.
Дина говорила все тише, при этом ни в голосе, ни во взгляде, который она кинула на усевшегося на траву, парня, не было ни капли жалости. Это его и подкупило, и он тускло пробормотал:
— Что именно я должен делать?
