свет. Не помню, о чем я тогда подумал, но, увидев этот мистический луч, уже не мог оторвать взгляда от стеклянных дверей. Я подошел ближе и заглянул в щель между гардинами. На стене справа висел пейзаж с мельницами. Вероятно, полотно принадлежало кисти какого-то голландца. Под картиной, обращенные спинками к стене, стояли три вращающихся кресла, обитые красно-золотым атласом. На них сидели люди с белыми повязками на глазах! Я разглядел усатого великана в коричневой охотничьей одежде, по правую руку от него расположилась пожилая седовласая женщина, а по левую — худая благородная дама с орлиным носом. Это были Ослов, его мать и жена.
Я не мог понять, жив мужчина или нет, поскольку он был неподвижен. Мне рассказывали, что в России расстреливают, ставя лицом к стенке, однако люди находились в иных позах. Палачей я не мог видеть, но это, определенно, были члены поисковой комиссии.
Я застыл на месте как пригвожденный. Происходящее походило на дурной сон. На моих глазах был приговорен к смерти русский богатырь, заправлявший делами во всей Сибири, и его семья. Окаменевшие, с белыми повязками на глазах, они сидели в танцевальном зале, похожем на дворец, а я глядел на происходящее сквозь двери с двойными стеклами. Такая реальность страшнее любого ночного кошмара!
Конечно, в тот момент я не мог не вспомнить о Нине. Несмотря на всю жесткость принятых мер, ей как-то удалось ускользнуть. Вероятно, члены поисковой комиссии действовали по собственному почину... Но тогда я не был способен рассуждать трезво. Затаив дыхание, я ждал оружейного залпа, сотрясающего двойные стекла, но ничего подобного не последовало. Лишь время от времени откуда-то слева доносились тонкие японские голоса, похожие на комариный писк. Теперь Ослов энергично тряс и кивал головой, и до меня доносилось эхо его басовитого голоса, однако слов было не разобрать. Тем не менее я чувствовал кожей весь ужас этой сцены. Я силился расслышать хоть слово, чтобы подтвердить или опровергнуть свою гипотезу: мне казалось, что Ослов — шпион красных. Едва не прилипнув к стеклу, я нетерпеливо наблюдал за его лицом.
Но, забегая вперед, скажу, что мои соображения оказались ошибочными. Да и японские власти неверно оценили этого человека, полагая, что Ослов связан с красными. А последствия этого страшного промаха оказали влияние на всю Сибирь...
Позже, узнав правду от Нины, я был потрясен, а до того отчаянно цеплялся за пустые фантазии. Но, дабы моя история не утратила связности, я прямо сейчас расскажу о том, что выяснилось некоторое время спустя.
Итак, если суммировать информацию, которую я получил от часового и от Нины, сюжет будет такой.
В половине второго, через час после моего ухода, обнаружилось письмо от неизвестного отправителя (напечатанное на машинке кириллицей), и штаб забурлил. В командный состав *** бригады и органы особого назначения тут же полетели велосипедные телеграммы с тремя крестиками (что означает срочность). Вскоре, непринужденно болтая с несколькими ничего не подозревающими людьми, штабные, все до единого, покинули помещения, а старший поручик вызнал дежурного ефрейтора и приказал следующее:
1. До завтрашнего утра не выпускать слуг Ослова из особняка. А если их поведение покажется странным, препроводить силами часовых к жандарма в коридор четвертого этажа.
2. При возникновении критической ситуации выйти к часовому, не используя штыков и не поднимая шума, и помахать два-три раза фуражкой.
3. Если придут люди по делам гостиницы «Центральная» (поставщики, знакомые Ослова и прочие) или же кто-нибудь позвонит по телефону, обратиться к старшему поручику за дальнейшими указаниями. Следить вместе с часовыми, чтобы никто не проник и штаб4. Держать в строжайшем секрете происходящее в штабе, проявлять бдительность и делать вид, будто все в порядке. Ночью не спать.
Отдав эти странные распоряжения, старший поручик закрыл жалюзи на окнах, и комната погрузилась во мрак. Затем он выгнал ефрейтора в коридор и заперся изнутри.
Стоя с озадаченным видом, часовой пытался переварить происходящее.
Следующим утром ефрейтор рассказал мне, что в тот день японские войска, пребывающие в Харбине, подали сигнал тревоги. Случилось это во втором часу пополудни. Тогда же в штаб поступил приказ об эвакуации, и младший лейтенант отдал свои распоряжения. А в три часа ефрейтор увидел из эркера первого этажа фигуры часовых. Вскоре закрылись большие двери дома Каботкина, и оживленная улица начала стихать. Вероятно, все было готово к стремительному захвату Харбина. Красные и белые одновременно пришли в движение, однако никто не поддался на провокацию.
Также были приняты все меры, чтобы ни одно слово, сказанное Ословым на секретном допросе, не просочилось наружу. Страшные факты, которые открылись в ходе этого разговора, подтверждались содержанием жуткого письма. Так, благодаря очевидному правдоподобию собранной информации, руководство нашего штаба отбросило всякие сомнения.
Вернувшись на поезде из Пограничной, где он провел две недели, Ослов вышел из вокзала, сел в такси и, читая газету, доехал до Ямской. Там автомобиль заглох, и он, ни о чем, разумеется, не подозревая, вышел с легким сердцем из машины и отправился пешком в «Центральную». На месте Ослова встретила родня, и он поднялся на третий этаж, где и был схвачен вместе с семьей, едва часы пробили три. Члены поисковой комиссии уже поджидали его и тотчас осуществили задуманное. Вместе с Ословым были задержаны мать, жена и дочь. Пленников заперли в танцевальном зале. В коридоре черного хода поставили ефрейтора жандармерии, и начался допрос с пристрастием по содержанию письма.
В целом (подробностей Нина не помнила) из послания становилось ясно следующее.
Во-первых, учитывая успехи радикальных групп в европейской части России, Ослов якобы собирался предать будущей весной белых и уже начал вести тайные переговоры с красными. Он также активно готовился к захвату Харбина к судя по всему, сообщал шпионам (чья сеть распространилась по всему городу) сведения о дислокации и планах японской армии. Поэтому все, что происходило в особняке на улице Китайская, не являлось для красных тайной.
Во-вторых, Ослов распускал слухи, будто японская армия под давлением Сената США скоро отступит в Сибирь. Также он упорно настаивал на том, что возведение японской армией долговременных укреплений в Харбине не более чем уловка, призванная прикрыть поспешное отступление войск.
Это был своеобразный маневр Ослова. Похоже, он желал укрепить собственное положение и, пренебрегая интересами Японии, склонить общественное мнение на сторону красных.
В-третьих, похищение ста пятидесяти тысяч иен было организовано Ословым. На эти деньги он надеялся
