в начале статьи. — Если вовремя не подать ей мотки ниток, Тами приходит в возбуждение, начинает кричать.
— Что?
— Ничего определенного. Не слова, если вы подумали… Просто кричит и плачет, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.
— Для нее это…
— Не игрушка, конечно. Гораздо серьезнее.
— Она… С ней можно поговорить?
Мирьям посмотрела ему в глаза, и Игорь не стал отводить взгляда.
— Зачем?
— Она… — Он заговорил быстро, как в детстве, когда очень стеснялся взрослых и выпаливал слова, будто из пулемета, чтобы быстрее высказаться и чтобы его оставили, наконец, в покое. — Она… светлая. Вы понимаете, что я хочу сказать… Будто солнечный свет, когда смотришь в ее глаза… И это вязанье… В мыслях ее происходит что-то невероятно сложное и в то же время простое. Если можно посидеть рядом, посмотреть, как она это делает, понять…
— Тами не рекомендованы контакты с не знакомыми ей людьми.
— Она часами сидит в холле с вязаньем, и кто угодно может…
— Нет. Одна — никогда. За ней постоянно присматривают. Так, чтобы не попадаться на глаза. Когда вы вчера к ней подошли, это, конечно, было зафиксировано, и вас попросили бы удалиться, если бы вы не ушли сами. Давайте так: попробуйте заговорить с ней, но психолог будет рядом, и вы немедленно уйдете, как только вам подадут знак. Договорились?
— У меня есть другой вариант?
— Нет, — улыбнулась Мирьям. — Я побуду с вами сама.
* * *
Когда Томер привел Тами, усадил в кресло у окна и удалился, солнце уже зашло, и за окном быстро сгущалась тьма. Горела только одна лампа — бра на стене, противоположной окну, — и глаза женщины, не отражавшие солнечного света, показались Игорю уставшими и смотревшими в себя. Так смотрят слепые, так сейчас смотрела и Тами, отчего на ее лице возникло выражение отчужденности. Пальцы перебирали спицы, совершали точные движения, в нужный момент Тами меняла клубки ниток, Игорь подумал, что она и в полной темноте могла бы продолжать работу, с такой же уверенностью отыскивая нитки нужного ей цвета. Вероятно, Тами различала не цвета, а неуловимые для обычного человека тактильные свойства ниток. Красные на ощупь отличались от зеленых. У слепых прекрасно развито осязание, этим все объясняется. Конечно, этим, убедил себя Игорь, но как, оказывается, легко даже ему, физику, предположить сверхъестественные способности там, где на самом деле…
У окна стоял пластиковый стул, Игорь, стараясь не шуметь, поставил его перед креслом Тами. Осторожно сел, не сводя взгляда с ее лица и стараясь уловить малейшие изменения. Почувствовала она присутствие постороннего?
— У вас очень красивые работы, — сказал он. Она не могла его не услышать, но пальцы ни на миг не остановились. Рождался очередной фрактал, веретонообразная красота. Игорь уже понимал, в каком направлении будут двигаться пальцы Тами, что довершить начатое. Куда пойдет красная линия, куда — желтая, куда — синяя, которую на пересечении с красной прервет зеленая, чтобы изогнуться через полсантиметра и завершить фигуру классического мандельбротовского фрактала, изображенного в его книге тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
Игорю показалось, что взгляд Тами скользнул по его лицу, задержался на подбородке, а потом она стала внимательно разглядывать его рубашку — таким, во всяком случае, было впечатление. Он понимал, что впечатление обманчиво, но не мог отделаться от мысли, что Тами, чьи руки, похоже, работали независимо от сознания, изучала его слепыми глазами и видела то, что он, возможно, скрывал от себя.
— Очень красиво. Такая уверенная линия, насыщенный цвет.
Показалось ему, или во взгляде Тами мелькнуло понимание? Даже если показалось, нужно было закрепить впечатление, и Игорь продолжал размеренным тоном, рефлекторно повторяя интонации механического голоса, будто это могло упростить понимание сказанного:
— Вы знаете, что ваше вязанье не просто красиво? Эти фигуры называются фракталами и описываются математическими формулами.
Никакого изменения в ритме работы пальцев. Красная линия уперлась в желтую, и, если бы Тами видела, она должна была сейчас положить на место красный моток и взять голубой, чтобы продолжить завиток.
По-прежнему изучая взглядом пуговицу на рубашке Игоря, Тами вернула в коробку красный моток и уверенно взяла голубой.
— Потрясающе, — прошептал Игорь и оглянулся в поисках доктора. Они были здесь вдвоем — он и Тами. Мирьям сочла возможным оставить их наедине.
— Тами… — Игорь положил ладонь на ее руку. Почувствовала она его мягкое пожатие? Рука не отдернулась, но и реакции никакой не последовало. Женщина продолжала играть спицами, и голубая линия превращалась в завиток, который должен был замкнуться вокруг красной окружности.
Тогда он начал говорить. Он не рассказывал о своей работе ни одной женщине. Знал, что никому это не интересно. Был опыт, да. Не хотел повторения. Но сейчас внимательный, пусть и невидящий взгляд Тами настраивал его на разговор, который он только с ней — здесь и сейчас — мог вести.
— Я знаю, — говорил Игорь, — что вы видите, не видя, и это то самое, чем я занимаюсь в нашей лаборатории в Технионе. Научиться видеть, не видя. Мы называем это «бесконтактными наблюдениями». Когда ничего об объекте не известно, никакая информация ни по каким каналам от него не поступает, но, тем не менее, есть способ узнать о нем если не все, то многое. С помощью квантовых эффектов. Тами, мне повезло, я делал докторат у Вайдмана, это он вместе с Элицуром в девяносто четвертом году предложил идею квантового бесконтактного измерения. Тогда, правда, думали, что увидеть предмет, не получая от него никакой информации, можно только с вероятностью двадцать пять процентов и никак не больше. Из четырех попыток увидеть только одна будет удачной, и вы не сможете даже узнать — какая именно. Но уже год спустя Пол Квят в Австрии довел вероятность до пятидесяти процентов, а еще через десять лет японцы наблюдали ненаблюдаемое с вероятностью восемьдесят три процента. Полгода назад нам удалось увеличить вероятность бесконтактного наблюдения до девяноста двух процентов, а сейчас заканчивается монтаж аппаратуры, и мы получим вероятность девяносто девять процентов, представляете?
Он подумал, что берет на себя слишком много, говоря «мы», он всегда так и думал: «мы», никогда не отделял себя от остальных сотрудников, но сейчас, когда его слушала Тами, не мог даже перед собой кривить душой и добавил:
— Конечно, моя роль в этом маленькая, я теоретик, просчитываю модели, у меня даже собственных идей маловато. Но теоретик я хороший…
Он запнулся. Как он это сказал… Никому другому не стал бы так говорить о себе. Не из скромности, хотя, возможно, и из скромности тоже. «Я хороший», — это по-мальчишески, взрослый человек, тем более, научный работник так не скажет,
