России и всех жителей северных провинций, потребляющих зерно. Но по мере того, как продовольствия становилось все меньше, режиму становилось все труднее обеспечивать достаточными продовольственными пайками даже своих союзников по классу в городах, несмотря на постепенное распространение своей хлебной монополии на все наиболее важные продукты питания, что также делало их предметом реквизиции.
Официальная версия заключалась в том, что реквизированное продовольствие было «ссудой» крестьян городам до тех пор, пока не появится достаточно промышленных товаров, чтобы расплатиться с ними. Дефицит таких товаров был вызван спадом промышленного производства, частично из-за последствий войны с Германией и Гражданской войны, но также в результате хаоса, вызванного введением «рабочего контроля» на фабриках на начальном этапе революции. В промышленности также двойные силы обстоятельств и идеологии способствовали тенденции к государственному контролю. В июне 1918 года правительство национализировало всю тяжелую промышленность, затем постепенно национализировало все остальные категории — легкую промышленность, оптовую и розничную торговлю и кооперативы, — пока ближе к концу 1920 года государственный контроль не был распространен на каждое предприятие, на котором работало не менее пяти человек. Таков порядок вещей, описанный в бумажных декретах, но на самом деле у правительства не хватало аппарата для национализации мелкой промышленности и розничной торговли, и в любом случае к 1920 году активной промышленности было мало, а крупномасштабной торговли не осталось, которую можно было бы взять под контроль. Однако, опять же, законы указывают направление экономической политики большевиков после Гражданской войны.
Таким образом, здесь было основное сочетание политики в сельском хозяйстве и промышленности, которое стало известно как Военный коммунизм, хотя только после того, как от них отказались в 1921 году.Этот термин создает впечатление программы, напечатанной синим шрифтом, хотя на самом деле экономическая система, существовавшая в конце 1920-х годов, была результатом последовательной реакции ad hoc на остроту гражданской войны, принятой с общей санкции марксистской идеологии. Тот факт, что правительство Ленина построило эту военную коммунистическую структуру под давлением войны, не ослабил энтузиазма большевиков по поводу конечного результата. Ибо чем была Гражданская война, если не классовой борьбой на поле боя? Таким образом, чрезвычайные меры, введенные во время борьбы, были не столько вызваны войной, сколько выкованы в огне войны, войны против классового врага в международном масштабе. Взятые вместе, они представляли собой ускоренный подход к «коммунизму», хотя и в неожиданном до революции героико-мученическом варианте. Как выразился один большевик в ноябре 1920 года, если кто и был виноват в этом, так это «социалистическая логика истории».
Судьба рубля иллюстрирует диалектическое взаимодействие идеологии и обстоятельств. Серьезная инфляция не была продуктом советского периода, она уже пришла в Россию во время войны, когда имперское правительство запустило печатные станки, чтобы покрыть свои расходы. Правительство Ленина, национализировавшее Государственный банк и все частные банки в 1917 году, также было вынуждено полагаться на эту практику, пока к концу 1920 года рубль почти не обесценился. Для большевиков подрыв национальной валюты, хотя это, возможно, и не было частью их краткосрочных замыслов, вписывался в их долгосрочные планы. Любой хороший марксист скажет вам, что в будущем коммунистическом обществе не будет места этому символу эксплуатации человека человеком. И поскольку к 1920 году коммунистическая утопия внезапно показалась действительно очень близкой — еще ближе из-за почти полного исчезновения рубля, — было высказано мнение, что денежным отношениям, включая все формы налогообложения, следует позволить угаснуть. Первому в мире социалистическому правительству вряд ли удастся спасти эти остатки старого порядка.
Однако военный коммунизм не привел к искоренению торговли. Хотя большевики были намерены полностью искоренить деятельность, которую они демонизировали как «спекуляцию», им пришлось терпимо относиться к мелкой частной торговле, чтобы избежать полного срыва распределения продовольствия. Одним из проявлений этой относительной терпимости был рынок под открытым небом, хотя его покупатели и продавцы время от времени подвергались зачисткам, проводимым ЧК или солдатами Красной Армии. Другим было соглашение, согласно которому жителям больших и невеликих городов разрешалось отправляться в зерновые регионы для закупки небольшого количества продовольствия. Размер пособия менялся: то полтора пуда, то два пуда, или около восьмидесяти фунтов. Людей, достаточно отчаявшихся, чтобы воспользоваться этой возможностью, называли мешочниками, или сэкерами, из-за мешков, которые они использовали для перевозки зерна, картофеля, сала или чего-то еще, что им удавалось раздобыть.
Большевики называли их «спекулянтами», но на самом деле большинство грабителей просто пытались выжить. Многие из них были крестьянами с севера, которые отправились на юг, в основном в Украину, чтобы обменять остатки своего имущества на еду. Это предполагало путешествие по железной дороге в течение длительного периода времени в ужасных условиях, включая суровую русскую зиму. Один ветеран оставил описание этих грабителей, которые, по его мнению, сталкивались с трудностями и опасностями, превосходящими «самые рискованные экспедиции в африканские джунгли или на Северный полюс».
Подвешенные между буферами вагонов с мешками на плечах, изъеденные вшами, эти разносчики тифа, люди погибали среди снежных заносов. Десятки и сотни трупов были сняты с крыш покрытых льдом поездов, которые ползли от одной станции к другой без какого-либо расписания: трупы несчастных «спекулянтов», чья спекуляция заключалась только в том, что они обменивали в какой-нибудь деревне свою последнюю рубашку, одеяло или кастрюлю на два, три фунта пшена или меру гороха.
В этих экспедициях принимали участие самые разные люди, принадлежащие к разным классам общества, всех профессий и всех возрастов, мужчины, женщины и дети: извозчик и композитор музыки, подмастерье и университетский профессор, старые [швеи] и школьники — все некогда порядочные люди теперь смешались в одну толпу голодных, оборванных попрошаек.
Такая деятельность ускорила ухудшение состояния железнодорожной системы России. За период с 1919 по 1921 год существует множество описаний движущихся поездов, перегруженных мешками, некоторые из которых были настолько нагружены, что издалека напоминали пчелиные рои. «Идеальная толпа», которую Шафрот и его коллеги из АРА наблюдали на московском вокзале, была одним из таких сборищ.
Холодной зимой 1920-21 годов, когда нормальные каналы распространения вышли из строя, sackers были важным связующим звеном между городом и деревней. Тем не менее, большевики, оседлав волну энтузиазма Военного коммунизма и все более отчаиваясь захватить сокращающиеся запасы продовольствия, решили пресечь подобную деятельность. Специальные отряды охраны, дислоцированные вдоль железнодорожных путей и основных магистралей, усилили конфискацию продовольствия, которое перевозили грабители, возвращающиеся домой из сельской местности. Эта крайне непопулярная практика сыграла немалую роль в разжигании политических беспорядков в январе-феврале 1921 года, которые на короткое время, казалось, поставили под угрозу само существование режима. К этому моменту большевики, продолжавшие отстаивать свой Военный коммунизм даже после окончания Гражданской войны, серьезно оторвались от настроений в стране.
С марта 1918 года, когда большевики сменили свое официальное название с Российской социал-демократической рабочей партии на Коммунистическую партию, часто можно было услышать, как крестьянин заявляет, что он «за
