то, что должно доставаться только даром и только по обоюдному желанию.
— Прекрасные слова, мадмуазель, — улыбнулся Войцех, — но они не отвечают на вопрос, что мне делать.
Он задумался.
— Когда-то я пообещал одной прекрасной женщине, — тихо начал он, — что, даже если мы расстанемся, я не оскверню воспоминаний о ней связью с кокоткой. А теперь, выходит, я не сдержал слова. Что делать, Жюстина?
— Вот так история, — рассмеялась Жюстина, — ну что же, я дам вам совет. Выдайте мадам Полин замуж.
— Да за кого же? — удивился Войцех. — Среди моих знакомых… Нет, это решительно невозможно.
— Да кто говорит о ваших знакомых, мсье? Любой приказчик или мелкий чиновник будет рад закрыть глаза на ее прошлое, глядя на ее молодость и красоту. Особенно, если их дополнит хорошее приданое.
— Где ж я такого найду? — смутился Шемет.
— А свахи на что? Сваха — не сводня, вполне достойное занятие. Хотите, я обращусь к кому-нибудь от вашего имени?
— Очень хочу, мадмуазель Жюстина, — обрадовался Войцех, — право же, не знаю, как вас и благодарить за такую доброту.
— Не стоит благодарности, — улыбнулась Жюстина.
— Нет, — твердо возразил Войцех, — стоит. К тому же, после замужества Прасковьи Федоровны вы потеряете место. Я…
Он еще раз оглядел француженку, и решение пришло само.
— Я думаю, в Мединтильтасе не хватает европейского лоска. Старой Янке, ключнице, давно пора на покой. Я напишу отцу и дам вам самые лучшие рекомендации, мадмуазель. Годится вам это место?
— Поглядим, — улыбнулась Жюстина и, неожиданно легко поднявшись, коснулась щеки Войцеха легким поцелуем.
— Вы — хороший мальчик, мсье. Будьте счастливы, если сумеете.
Войцех кивнул и вышел в сени, украдкой утирая глаза.
Дуэль
— Карл, придушишь ведь, — прохрипел Шемет.
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, все сделаем в лучшем виде.
Карл Гейдеман, немец, обшивавший половину гвардейского офицерства Санкт-Петербурга, застегнул, наконец, крючки на высоком темно-синем воротнике доломана и, не выходя из-за спины вельможного клиента, потянул полочки вперед, где их перехватил подмастерье, ловко накинувший пока еще простые веревочные петли на столь же невзрачные деревянные пуговицы.
— Как перчатка! — восторженно заявил Карл Иоганнович, обходя Войцеха и одобрительно кивая самому себе. — Еще полвершка в спину забрать, и займемся расшивкой.
Шемет промолчал. Он чувствовал себя зажатым в тиски и не то что говорить, дышать мог с превеликим трудом.
— Ментик после подгонять будем, ваше сиятельство, — продолжил Гейдеман, — когда доломан готов будет. Чакчиры примерить не желаете?
— Уж вместе с ментиком, Карл Иоганнович, — выдавил из себя Шемет, — в полном комплекте.
— Мануфактуру проинспектировать извольте, ваше сиятельство, — вмешался подмастерье, — ввечеру от Скосырева доставили.
Он развернул увесистый пакет, положив на стол. Галуны, шнуры, канитель заискрились драгоценным блеском, засверкали литые пуговицы, мягко блеснул круглый серебряный медальон с золотым орлом.
— Едва не запамятовал, ваше сиятельство! — воскликнул Гейдеман, вытаскивая медальон из-под мотков витого шнура. — Петрушка! Неси обновку!
Петрушка бросился в соседнюю коморку и вернулся оттуда, неся в руках отороченную по краям золотым позументом леопардовую шкуру — с головой, хвостом и серебряными когтями на лапах. Голова «барса» выглядела как живая, в янтарных глазах сверкали гагатовые вертикальные зрачки.
Войцех и вправду забыл, как дышать, глядя на эту красоту. Карл Иоганнович накинул «барса» на левое плечо Шемета, закинув правую переднюю лапу на грудь, а правую заднюю проведя под правой рукой. Ловко прикрепил когти к медальону с орлом.
— Ну! — воскликнул он, обращая Войцеха лицом к большому венецианскому зеркалу. — Что скажете, ваше сиятельство? Да хоть сейчас на парад!
— Парад через месяц, — Войцех нашел в себе силы улыбнуться и с трудом удержался от того, чтобы не пощекотаться щекой о пушистое ухо лежащей на плече головы, — эх, дотерпеть бы.
— Терпение — добродетель, — наставительно произнес мастер, — так что, ваше сиятельство, чакчиры примерять будем?
— Неси уже, — покорно вздохнул Шемет, — потерплю.
* * *
Парадный мундир тончайшего аглицкого сукна, на расшивку которого ушло чуть не полфунта золотого шнура и галуна, не считая полутора фунтов литых пуговиц чистого золота, пряжек, крючочков и прочей ювелирной мануфактуры, Шемет заказал по самому радостному случаю.
Уже к концу октября запасный эскадрон Лейб-гвардейского гусарского полка, где он числился корнетом, распустили, определив нижние чины в дополнение к пяти строевым эскадронам, а офицеров разослав в армейские части с повышением. Войцех, подавший прошение о зачислении на действительную службу в Лейб-гвардию, пока остался в столице.
Разумеется, чтобы получить нежданно открывшуюся в полку вакансию, ему достаточно было обратиться к Огинскому, бывшему в то время доверенным лицом Государя. Но Михаила Клеофаса Войцех избегал с того дня, как друг семейства, которому отец, отъезжая в Мединтильтас, препоручил заботу о юном корнете, с некоторым запозданием обнаружил, что граф Шемет более чем за год, прошедший со дня начала его вольной жизни, ни разу не показался у мессы и не был у исповеди. Состоялся неприятный разговор, в протяжении которого Шемет проявил вольнодумство, довольное для того, чтобы в иное время и в ином месте попасть на костер, и отказался вслед за Огинским повторить Credo, заявив, что ложь пятнает честь шляхтича более, чем неверие.
Лишенный высокой протекции, граф не впал в отчаяние, а самовольно явился в Царское Село, где имел приватную беседу с генерал-лейтенантом Шевичем, командиром Лейб-гвардейского гусарского полка. Горячность корнета и его готовность претерпеть любые лишения, лишь бы получить заветную вакансию, произвели на Ивана Егоровича приятное впечатление. К тому же, военное и штатское образование, которое по условию записи в полк граф Ян Казимир обязался предоставить сыну, было столь блестящим, включая в себя, кроме русской грамоты, арифметики и истории, геометрию, тригонометрию, фортификацию, инженерную часть и военную экзерцицию, что генерал дозволил ему до прохождения аттестации нести полковую службу вне штата на правах юнкера.
* * *
Корнет, до этого дня стакана воды из графина не наливший без помощи камердинера, перебрался из Петербургского особняка в казармы, вставал в шесть утра по побудке и, надев простой китель и фуражку, мчался на конюшню — самолично чистить коня. В Царское Село он взял с собой гнедого красавца Йорика, резвого английского скакуна-двухлетку, оставив второго предназначавшегося для службы коня на домашней конюшне, дожидаться вакансии. Отводил Йорика на водопой, задавал овсу, и только потом шел умываться и завтракать. Завтрак нижних чинов состоял из чая с хлебом, и корнет делил его со своими будущими подчиненными, не гнушаясь ни простым разговором, ни дружеской шуткой. После чего, по
