Мирона. — Приятно, когда цветение продолжается не четыре дня, а пару месяцев, правда? И пчёлам нравится…
Только сейчас Мирон услышал равномерное гудение. Будто за облаками шел грузовой стратоплан. Крепкие тельца патрулировали соцветия, как крошечные дроны. Пчёлы… Последний рой видели в природе пятнадцать лет назад.
— Тоже поколдовали с генами? — спросил Мирон, разглядывая мохнатых, полосато-корчиневых летунов. При виде насекомых его накрыл священный трепет.
— Пока что экспериментируем, — отмахнулся профессор. — Феромоновый ограничитель не позволяет им вылетать за пределы монастыря. — Как только добьёмся устойчивости особей к циклическим парабенам, выпустим на волю.
Трудились в парке не только пчёлы. Тут и там Мирон замечал согнутые спины, обтянутые коричневыми рубахами, и склоненные треугольные бамбуковые шляпы. Монахи — раз монастырь, значит должны быть и монахи, правильно? — занимались разнообразными делами. Кто-то граблями подправлял ровные чёрные борозды в саду камней, кто-то подметал опавшие лепестки, кто-то ковырялся в земле — рядом с небесной красоты прудиком располагались вполне прозаические грядки с кочанами зеленой еще капусты и накрытые плёнкой купола теплиц.
Откуда-то издалека ветер принёс кудахтанье кур и запахи птичьего двора.
— У нас тут всё своё, — махнул на теплицы профессор. — Петрушка там разная, огурчики-помидорчики… Пруды с карпами — люблю, знаешь ли, отведать жареной рыбки вечерком… Ты пробовал когда-нибудь жареного с корнями лотоса карпа?
— Не приходилось.
— Угощу. Сегодня же вечером и зажарим… Жаровня у меня старинная, каменная. Рыба получается — объеденье.
Говорил профессор, сладко жмурясь, как довольный жизнью кот.
— Вообще-то у меня мало времени, — робко напомнил Мирон.
Масштабы монастыря его потрясли. Считалось, самая большая ценность в Японии — это земля. Громадными зданиями-ульями были застроены даже крошечные рукотворные островки в Токийском заливе. А здесь гектары площади использовались под огород. Если посчитать налоги, каждый монах должен быть миллионером.
— Что время? — пожал плечами профессор. — Волны на песке… Впрочем ты прав. Рыбу отложим до лучших времен. А сейчас не желаешь ли выпить чашечку хорошего кофе?
— Убейте, если я когда-нибудь откажусь. Потому что это буду уже не я.
Сам монастырь — деревянное здание пятнадцатого века, с галереями, крытыми переходами и выгнутыми крышами над множеством башенок, был окружен современными коттеджами в европейском стиле, с громадными раздвижными окнами, открытыми верандами и небольшими бассейнами с пронзительно-синей водой.
Профессор жил в одном из таких коттеджей.
— Основной дом содержится как музей, — пояснял он, ведя Мирона по тропинке из белоснежного песка. — Всякие там старинные мечи, шелковые кимоно ручной работы и ширмы из рисовой бумаги, расписанные самим Кавагучи.
— Но посторонних вы сюда не пускаете?
— Ага. Правда, здорово? Эту землю, еще во времена Реставрации, подарил моему прапрадеду новоиспеченный император Мэйдзи, за особые, как ты понимаешь, заслуги… А законы в Японии обратной силы не имеют. Так что, пока я сам не захочу, этой землей никто больше пользоваться не может.
— А как же налоги?
— Я запатентовал официально пару-тройку изобретений. Вот с них деньги на оплату и идут.
— Значит, всё здесь принадлежит вам?
— Можно сказать и так, — удовлетворённо захихикал старик. Зубы у него были ровные, белые и на вид — совершенно искусственные. — Но так уж заведено: всё кому-то должно принадлежать, — а потом нахмурился. — Если б не упрямство твоего отца — вы с братом росли бы здесь.
— Вы знаете, что его убили?
— Я приезжал тогда, чтобы лично уговорить его перебраться в Японию. Его исследования приближались к концу и в Москве оставаться было опасно. Но он не послушался.
— И умер, — кивнул Мирон. — А наша с братом жизнь покатилась ко всем чертям. Пришлось переехать в вонючую халупу, мать начала пить, завела любовника… — Вы знаете, кто это сделал?
— Нет, к сожалению, не знаю, — покачал головой профессор. — Меня не пустили даже на похороны…
— Я хочу во всём разобраться, — сказал Мирон. — Слышите? Я найду того, кто его убил.
Профессор только печально кивнул.
Мирон смотрел, как падают бело-розовые лепестки, и вспоминал совсем другую метель, сквозь которую падала его любимая девушка…
— После его смерти вы продолжили исследования? — спросил он.
— Да как тебе сказать… — старик пожал плечами и остановился на веранде, перед входом в коттедж. Ветер тронул вереницу стеклянных шаров-колокольчиков, раздался нежный мелодичный звон. — Основным разработчиком той идеи был твой отец, я просто помогал ему с некоторыми вычислениями… Так что нет, ту идею я развивать не стал — отвлёкся на другие дела. Ну проходи, гостем будешь, — он распахнул дверь.
Коттедж профессора состоял из большой гостиной, нескольких комнат — во всяком случае, дверей Мирон насчитал штук пять, а так же большой кухни с низким деревянным столом, сделанным из круглого спила дерева, и множеством шкафчиков.
— Люблю, знаешь ли, готовить, — комментировал старик, включая газовую — неслыханная древность! — плиту и выставляя на конфорку металлический сосуд с узким горлом и длинной ручкой.
— Мелета, — позвал Мирон. Он только что спохватился: не слышал голоса в голове с тех пор, как оказался за стенами монастыря.
Программа не ответила.
Наверное, они экранируют сигналы… — подумал Мирон и успокоился. Даже приятно некоторое время побыть наедине с собственными мыслями.
Кофе был наконец-то хорошим. Слишком густым и крепким на вкус Мирона, но настоящим, а не той бурдой из жженой яичной скорлупы, что продавали на улицах Токио.
— У нас в Японии принято пить чай, — будто подслушал его мысли профессор. — Сенча, Банча, Ходзича… А вот кофе варить не умеют, — он поджал губы, словно считал неумение варить кофе самым большим недостатком цивилизации.
— У вас получилось очень вкусно, — похвалил Мирон, отпивая из низенькой глиняной чашечки. После нескольких глотков на языке образовался устойчивый привкус раскаленного ила, зато в животе разлилось благодатное тепло и наконец-то начала работать голова. — Вы сказали, что ожидали чего-то подобного, поэтому и встречали меня у кумирни.
Говорить не хотелось. Хотелось тихо сидеть здесь, за низеньким столиком, грея ноги в тёплой яме, на дне которой тлеет ароматными углями каменная жаровня, любоваться цветущими сакурами, прихлёбывать густой сладкий кофе и решительно ни о чём не думать.
К сожалению, конструкт с Платоном холодил живот, не давая забыть о самом главном.
— Сошлись точки и линии, — кивнул профессор, вновь произнеся загадочную фразу.
— Точки и линии? — переспросил Мирон.
— Узловые точки и направляющие линии, — охотно, но всё так же туманно пояснил старик. Увидев непонимающий взгляд Мирона, он улыбнулся. — Сейчас я тебе объясню…
Взяв лист толстой бумаги — Мирон еще подумал, что её кто-то сделал своими руками — старик согнул его о диагонали. Затем — еще несколько раз. Получился журавлик оригами. Развернув лист, профессор разгладил его крупными руками на столе.
— Видишь? — он ткнул пальцем в бумагу. — Я согнул лист определенным образом, и на нём остались линии и узловые точки, в которых эти линии сходятся. Если сделать из этого листа что-то другое, например, собаку — точки и линии будут совсем другими.
— И что вы увидели в точках и линиях нашей реальности? — спросил Мирон.
— Пока еще не знаю, — пожал плечами профессор. — Но явственно ощущаю: они встали определенным, отличным от других, образом. Каким — надеюсь, мы разузнаем вместе.
— А как вы их, эти точки, вычислили? — спросил Мирон.
— Это было несложно. Я же тебе говорил: я люблю статистику. Перепись населения, учёт имущества граждан, доходы и расходы, на что тратят и когда… Демография… Факторный и компонентный анализ больших групп, выявление закономерностей — в общем, я научился слушать биение пульса Вселенной. По крайней мере той, в которой существует человечество. И понял, что ему — человечеству — грозит опасность.
Сказал он это таким обыкновенным, спокойным голосом, что Мирон сначала даже не испугался.
— Человечеству всегда грозит какая-нибудь опасность, — осторожно ответил он, — Вирусы, инфоинтоксикация… глупость, наконец.
— Здесь опасность совершенно иного рода, — профессор долил в свою крошечную чашку из турки. Мирон отказался: после двух порций сердце и так трепыхалось где-то в горле. — Опасность закуклиться в самих себя, стагнировать не на уровне технологий или духовно, а чисто физически.
— Это как?
— Всё идёт к тому, что тела станут просто не нужны, — пояснил старик. — Уже сейчас миллионы людей проводят в Ваннах большую часть времени. Не выходят из дому ни на работу ни на прогулки, не дышат свежим воздухом, даже не едят — современные биогели снабжают
