он не так, как слуги. Кто жил в барском доме, привыкали к правильной речи. Тот же Петр Фомич умел благородно изъясняться. Но все же какие-то словечки, впитанные с молоком матери, выдавали происхождение. А Егор словно подбирал слова, но и когда забывался, деревенским олухом не выглядел.
Ульяна сдалась, поделилась с Егором своей бедой. Все равно больше не с кем. Петр Фомич тоже выслушал бы, но его трудно застать одного, без чужих ушей. И, пожалуй, расстроился бы он, а в его возрасте это ни к чему.
— Значит, вам нужно, чтобы мачеха с сыном остались в Москве? — по-деловому уточнил Егор, едва Ульяна замолчала.
— Да где угодно! Только бы не ехали со мной в Стожары…
— Я подумаю, что можно сделать.
Ульяна испугалась, так грозно это прозвучало.
— Только без вредительства, — предупредила она.
— Переговоры мирным путем? — усмехнулся Егор.
— Не получится с ними договориться…
— Посмотрим. Обещать ничего не буду, но постараюсь.
— Только так, чтобы и ты не пострадал.
Егор одарил ее заинтересованным взглядом и определенно воздержался от какого-то замечания.
— Ваша светлость, может, пару слов скажете о мачехе? Что она за человек? Я и у дворовых расспросить могу, но это будет дольше и подозрительнее.
— А что ты хочешь о ней знать? — удивилась Ульяна.
— Слабые места ищу. Какие у нее привычки, характер… И о сыне ее расскажите.
— Осмотри-ка все вокруг, — велела Ульяна. — Не сидит ли кто в кустах.
Навряд ли Егор успел вступить в сговор с кем-то из соглядатаев Ольги Леонидовны. А его она подозревала, но все же отчего-то доверилась.
— В кустах?! — удивился Егор.
— В кустах, — кивнула Ульяна. — Вроде спят все, но я не хочу рисковать. Ты ж вот не спал.
— Да я выспался, благодаря травкам. А сейчас деда уложил. Кровать-то у нас одна.
— В людской места не нашлось? Я распоряжусь.
— Я и не искал…
Егор осекся, махнул рукой и полез в кусты. Они затрещали, распугивая птиц и тревожа комаров. Вернулся Егор, отряхиваясь от утренней росы.
— Никого, — сообщил он.
Только тогда Ульяна рискнула дать честную характеристику Ольге Леонидовне и Жоржу.
— Она жадная, — понизив голос, сказала Ульяна. — Прижимистая. Но для сына ничего не жалеет. А еще суеверная. Сглазу боится, в приметы верит. А он… с виду галантный, воспитанный, но мне говорили, он игрок. Вроде как матушкино состояние промотал. Но это, пожалуй, сплетни…
Она покраснела, так непривычно было говорить гадости, пусть и правдивые. Да и кому! Почти незнакомому человеку, мажордому…
— Не смущайтесь вы так, ваша светлость, — подбодрил ее Егор. — Кое-какая мысль есть, как вам помочь. Обещать не буду, но постараюсь. Сколько времени до отъезда?
— Да откуда мне знать, — вздохнула Ульяна. — Сейчас же все переиграют, сборы начнутся…
Она махнула рукой и вдруг чихнула.
— Э, да вы замерзли, — заметил Егор. — Идите в дом.
«Пожалею или нет, доверившись ему? — размышляла Ульяна, крадучись пробираясь в свою комнату. — Да чего уж теперь! Назад пути нет».
Глава восьмая, в которой герой понимает кое-что важное
Знание — сила.
Как ни сопротивлялся Егор учению с раннего детства, все же, повзрослев, признал, что дед был прав, не позволяя ему лениться и протирать штаны, сидя за компьютером. Вот и истории деда, казавшиеся Егору скучными и никчемными, пригодились.
Среди прочего, рассказывал дедушка об антиалкогольном бунте крестьян, случившемся как раз в это время.[1] То есть, начался он раньше, еще в прошлом году, а сейчас вроде как в самом разгаре. И в Поволжье беспорядки, в том числе, и в Саратовской губернии.
Вот только как бы это дело так представить, чтобы мачеха в Москве осталась, но Ульяну в доме не заперла…
Фантазию ограничивали скудные знания об обстановке. Все же скудные, потому как Егор плохо представлял, что происходит вокруг и как ему себя вести. Он помнил историю приблизительно, и свести все в один год не мог.
Проще всего с царем. Эти даты Егор помнил, потому что еще в школе участвовал в викторине «Династия Романовых». Сейчас время царствования Александра II, факт. А кто из писателей и поэтов в 1859 году живут и здравствуют? Толстой уже написал роман «Война и мир» или еще нет? А Третьяковскую галерею, кажется, еще не открыли. А что уже изобрели? Паровой двигатель — однозначно. И в России есть железная дорога. А на Волге появились ли пароходства?
Крепостное право еще не отменили. И, судя по всему, Егор принадлежит княжне Белозерской. Что ему дозволено, а что нет? К деду, вон, почтительно обращаются, хоть и он крепостной. Все потому, что управляющий. И Егор занимает такое же положение?
А тут еще в голове закопошились новые вопросы. В этой реальности двойники есть у деда, у Ульяны. А Егор сам — двойник или настоящий? Тело его или такого же двойника? Судя по тому, что из глубин подсознания выплывают не его мысли и воспоминания… Все же он попал в тело двойника… Не он, а душа, что ли? Две души в одном теле?
Будь Егор умнее, он придумал бы что-то правдоподобное. Но так как приходилось довольствоваться теми знаниями, что есть, в голову пришел довольно простой план. Заодно он сообразил, как проверить, он это или не он.
У Егора на ягодице остался след от ожога. В раннем детстве он приложился этим местом к раскаленной дверце плиты. Дело происходило в деревне, на даче. И плита там стояла старая-престарая, с двумя конфорками, адски раскаляющаяся во время готовки. Инцидент произошел случайно. Визгу и боли было столько, что Егора до сих пор передергивает, стоит об этом вспомнить. А след есть. Едва заметный, но все же…
Засада в том, что рассмотреть его можно только в зеркале. А этого добра в людской… правильно, нет. Не деда же просить! Он, пожалуй, еще и заподозрит что-нибудь нехорошее.
Зато в господском доме зеркала есть. Но не спустишь же при всех штаны!
В итоге Егор дождался, когда баре соберутся за завтраком, и, крадучись, забрался на второй этаж. Быстро пробежался по комнатам, и остановился там, где обнаружил туалетный столик с зеркалом. Мешкать было нельзя. Повернувшись к зеркалу задом, он сдернул штаны.
Рассмотреть ничего не успел: в комнату вошла Ульяна. Но через другую дверь, что вела дальше в покои.
— Боже… — выдохнула Ульяна, округляя глаза.
И тут же отвернулась.
— Это не то, что вы подумали, — произнес Егор, поспешно натягивая штаны.
Так глупо он себя никогда не чувствовал. И такого стыда не испытывал. Зато в полной мере ощутил, что сотворил
