всё: и солнце, и звёзды, и океан, и Бог, и козявка, и страшная рыба, проживающая под ванной. Метод, которым он пользуется, – консолидация – единственно возможный для проживания в жгучей близости с абсолютом. Детерминированная вселенная уже не вселенная, а каталог неопределённостей. Но малыш, как всякий гений, не терпит неопределённостей, он превращает этот каталог в сухарь, в пищу для мышей и тараканов.
Когда этот гений приходит в школу следует принимать его вместе с его миром. И не питаться их разделить.
В ребёнке разлит свет абсолюта. И относиться к нему нужно как к носителю этого света.
– Но он не знает даже букв!
– Это не даёт нам права неделимое слова «мама» превращать в некое «ме-а ме-а», отвратительное, как подражание козлу.
И ещё важно касание.
Всё это знает учительница младших классов. Малыша нужно погладить, даже поцеловать. Но ни в коем случае не внушать ему, что ты видишь дальше него – для малыша это ложь, он множество раз убеждался, что взрослый человек отчаянно близорук, а в некоторых случаях – слеп.
Интересно, что учителя, проведшего школьника через подростковые томления к выпускному балу, он и вспоминает впоследствии как учителя плохого или хорошего, но учительницу младших классов часто не помнит. Она редко обижается на своих ребят за то, что они якобы быстро, слишком быстро забыли её. Они завершили этап собирания истин, где солидно оперировали понятиями конечного и бесконечного, представляя, о чём идёт речь, и приступили к этапу сбора разрушительного урожая спортивных побед, синяков, сведений из географии, математики и прочей суеты. Суета сует и всяческая суета барабанит вокруг среднешкольника как раз для того, чтобы проверить созданный им в себе божественный мир на прочность. Наверное, именно здесь душа поступается памятью о добрых глазах нашей первой учительнице, даже памятью о форме нашего внутреннего социума. Лишь став взрослым, мы увидим лик нашей первой учительницы в лице матери, в лицах крылатых дев на фресках с нетускнеющим синим небом.
В воспитании и обучении младших ребят необходимы наивность и простодушие, без оных любой сегодняшний Песталоцци окажется простым дрессировщиком. Ему нужна эмпатия, качество у взрослых людей редчайшее, для мгновенного распознания лукавства, коварства, вранья и прочих греховных зёрен, прорастающих в ребёнке рядом с божественным.
Почему я начал этот разговор именно с американской девочки, а не с нашей – такой же? Потому лишь, что было той девочке пять лет. А у нас и в шесть лет родители не хотят отдавать ребёнка в школу, полагая, что продлят ему счастливое детство. Полагая, что счастье – это собачья позиция у маминой ноги. А ведь именно в пять лет так естественно следовать от общего к частному, понимая цветок как часть вселенной и вселенную как часть цветка.
Не жалейте себя, именно жалость к себе – одинокой, апелляция к своей слезливой жалости как к интуиции, к своей невоспитанности как к любви побуждает матерей удерживать ребёнка возле себя. Именно эгоизм. Отношение к ребёнку, как к кошке.
– Так что же ты предлагаешь? – спрашивает мой ясноглазый друг. – Вот говорил ты про русское дерево. А знаешь, что на нём растёт – березовая каша. – Мой друг ехиден. Готов к полемике. – Ты предлагай дело.
– Я и предлагаю. Видеть главное не в специализации учебных заведений, что, в принципе, не плохо, а в подходе. Мы можем создать классические гимназии, коммунальные школы, реальные и коммерческие училища, языковые колледжи, физико-математические школы, школы с рисовальным уклоном, школы с музыкальным акцентом, но всё же следует искать подход, не разрушающий целостный мир ребёнка, но только раздвигающей его границы. Кстати, меньше всего разрушает внутренний космос ребёнка математика, ее пафос – консолидация. А больше всех разрушает…
– Ну-ну, – сказал он. – В педагогике разбираются все, даже отставные генералы.
– …Любезная твоему сердцу литература. Именно она! Вернее, метод её изучения и всеобщая упоённость этим методом.
Молчит. Но пятнами пошёл.
– Нас учат воспринимать литературу – книгу – не цельно, как особый мир, но вторгаться в нее с социально-политическими амбициями и задачами переустройства. Мы вламываемся и разрушаем. В литературе мы – оккупанты. Мы обвиняем судим и наказываем. Мы стольких за наш короткий срок обучения осуждаем и наказываем в литературе за «не те песни», что, когда судят и наказывают за это же нас, мы, наверное, не так уж и удивлены.
Я предлагаю: прежде чем расчленить цветок в поисках пестика и тычинок, научить ребёнка складывать из цветов букет. А еще лучше – научить его выращивать цветы. И так во всём. Мы, наверное, должны научиться помогать ребёнку в его стараниях строить мир чтобы Богу – Богово, а сатане – геенну. Чтобы нам самим не ошибаться, где кто, чтобы потом, талдыча о нравственности, не искать её в безумных каталогах… И не резать холодную лягушку. Не пытать электричеством лягушкину лапу.
Мой друг вовсе не рассердился.
– И что же ты предлагаешь?
– А леший его знает. Наверное, думать. Кого мы хотим воспитать? Много лет мы воспитывали строителей коммунизма. Вернее, строительные отряды строителей коммунизма. И понастроили миллионы танков… А теперь? Кого?
Недавно слышал разговор о какой-то, якобы новой – альтернативной школе. Альтернативной – чему?
Что такое школа? Обучение – от учителя к ученику. С помощью розги, с помощью компьютера – это частности. Главное – от учителя!
Так чему же альтернатива?
Но, может быть, имеется в виду цель?
а) Учитель обучает с целью воспитать свободную, независимо и широко мыслящую личность.
б) Учитель обучает с целью воспитать закрепощённую особь, видящую в своём закрепощении высший смысл и высшее предназначение.
Эти цели альтернативны. И расширительно, наверное, могут быть названы школами.
В литературе, и не только в детской, мы навострились писать матросов, летчиков, сталеваров, пионеров, милиционеров… Но умеем ли написать человека?
Матросы, летчики, сталевары – это всё роли, одежды, рубища – оформительство. А как же выглядит человек? Учитель. В священной берёзовой роще.
Как выглядит роща?
Допрежь медицинских, гигиенических качеств, берёза – дерево огневое: кузнечное, оружейное, пороховое. Дорожное и даже морское.
Кузнечное потому, что благодаря ровному и жаркому горению березового угля кузнецы ковали любое орудие, начиная от прямого северного меча до курковых, пистолетов. И пищали, и ружья, и сабли – всё ковали на берёзовом жару. И пороховая сила к берёзе с поклоном – березовый уголь входил в состав дымного пороха.
Ну а какое отношение имеет берёза к путям-дорогам? Прямое – коня без угля не подкуёшь, железными раскалёнными шинами колеса не обожмёшь. И всё же другой берёзовый продукт объявляется тут во
