В ответ — снова молчание. Коб с трудом оторвал глаза от девочки. Но не замечать мальчика было бы неправильно. Что, если, подумалось ему, мальчик нуждается в нем больше, чем девочка. Мальчик встретил взгляд Коба стойко, как подобает застенчивому ребенку в веснушках. Тут Коб подыскал слова, определяющие, в чем разница между этими детьми, и, хотя не произнес ни звука — ведь он с головой погрузился в жизнь маленьких призраков, — слова эти казались ему не лишенными смысла: «в девочке гораздо больше душевной глубины, чем в мальчике».
— Когда я лежал на полу, — сказал он вслух — я все понял. Открыл глаза, а вы тут как тут. Я сразу все понял.
Он протянул к ним руки, каждому ребенку — по руке, но говорил, обращаясь к девочке:
— Ты — копия Санни из Клаггасдорфа. Очень похожа. Честное слово, тебя легко с ней спутать. Только она была постарше в то время, когда я ее знал. Скажи мне, ты ее дочь? Или внучка? Или может, правнучка? Поэтому ты здесь?
Девочка внимательно выслушала Коба, приоткрыла рот, словно собралась ему ответить. И он подался вперед, чтобы, не дай бог, не пропустить что-нибудь.
И уткнулся в закрытую дверь. Уставился на нее. Или дверь на него уставилась? Он досконально знал эту дверь: каждую вмятину, каждую трещину, каждое пятно на широких досках. Он попытался отворить ее — засов, как обычно, взревел.
Справившись с дверью, он оглядел улицу. Никого. Солнечный свет заливал все вокруг, как бывает летом, когда ничто не отбрасывает тени до самого полудня. Коб был в белье, босиком. По всей видимости, он встал с постели и спустился вниз, но ничего о том не помнил.
Из булочной напротив сладко потянуло горячим хлебом, а ведь минуту назад в воздухе еще ничем не пахло.
— Санни! Санни! — выкрикнул Коб в пустоту.
Крик, как ему показалось, был такой громкий, что разнесся по всей округе. Однако из домов никто не выбежал.
— Санни! — снова крикнул он.
Именно так семьдесят лет назад звала девочку вдова, проживавшая по соседству. Она всегда тянула последний слог: «Санниии! Санниииии!»
3атем обычно слышались поспешные шаги и тихий ответ: «Я здесь, хозяйка».
Но на этот раз было тихо.
2
На самом деле Коб знался с христоверами, только когда жил в подмастерьях в Клаггасдорфе. Тогда их было немало, целая община, составлявшая чуть ли не одну пятую населения города. А в Нидеринге они встречались редко, время от времени и то ненадолго как заезжие торговцы. В Клаггасдорфе, напротив, христоверов было много, да и осели они в этих местах давно. Для Коба, новичка в Клаггасдорфе, присутствие людей иной веры добавляло городу странности и даже экзотичности.
Клаггасдорф находился примерно в ста лигах от Нидеринга, но Кобу, тогда подростку, разница между двумя городами казалась непреодолимой. Во-первых, Клаггасдорф был гораздо больше его родного городишки. Из этой несхожести, по его мнению, и вытекали остальные различия. Огромная рыночная площадь и большие здания ошеломили мальчика. Город окружала стена, в одних местах она обрушилась, в других прекрасно сохранилась. Дома в Клаггасдорфе были не из дранки, обмазанной штукатуркой, а из сероватого кирпича, на который шел речной глинозем. Крыши крыли оранжевой или желтой черепицей. Издали казалось, что крыши домов соединены между собой и образуют единую террасу, где (так мечталось Кобу) можно разгуливать дни напролет, если, конечно, удастся на нее взобраться.
Рядом с Клаггасдорфом текла настоящая река — не то что ручей в Нидеринге. На другом берегу реки был еще один город, Постмасфурт, и между берегами ходил паром (с тросом, горизонтальным деревянным колесом, приводимым в движение двумя парами ослов, и погонщик понукал и бил кнутом). На городской пристани разгружали баржи с пшеницей и углем, после чего загружали их лесом и тюками с шерстью. Широкие деревянные балки верхней части причала, отполированные до блеска — так часто к ним пришвартовывались суда, — сияли почти так же ярко, как речная гладь, не только под прямыми лучами солнца, но и когда оно закатывалось где-то за Постмасфуртом. А в нижней части причала, где плескалась вода, те же самые балки размякли, потускнели и попахивали гнилью.
Коб удивился тому, как ясно он все помнит. Никогда он не помнил их так ясно, как в свои (хоть и не всегда в это верил) восемьдесят четыре года! Как красочны картины из прошлого! Как хотелось представить, что только прошлое неоднозначно, только оно одно, хоть и знал, что это не так.
И еще одно различие: главные улицы Клаггасдорфа и рыночная площадь были вымощены каменными плитами, не булыжником. К востоку от города, вдали от реки, возвышались два лесистых холма, на одном из которых сохранились руины крепости, и переплетчик Хирам водил туда иногда в шабат своих подмастерьев. С вершины на западе просматривалась река и откосы поросших лесом холмов, отбрасывавших зубчатые тени. И Коб мечтал, не мог не мечтать о том, чтобы вскарабкаться на их макушки и походить по этой темно-зеленой террасе, а потом затеряться в ее глубинах.
О, Клаггасдорф казался ему экзотикой, и, вероятно, больше всего его поражало то, что люди, выросшие в этом городе, не усматривали в нем ничего экзотичного. Они скорее удивлялись чужаку Кобу, а все, что касалось самого города, принимали как должное: подумаешь — город как город. Он вновь и вновь пытался представить, будто родился в Клаггасдорфе, и Нидеринг (как и прочие невообразимые дыры) для него ничто, однако воображение отказывало. А коренные клаггасдорфцы и не догадывались, насколько непохожа их жизнь на жизнь в других местах (включая Нидеринг). То же самое можно было бы сказать и о тех, с кем Кобу пришлось бы общаться в разных, даже самых отдаленных уголках мира. Но в таких случаях само слово «отдаленный» оказывалось бы бессмысленным, поскольку жители этих уголков ничего загадочного и необыкновенного в них не находили.
Таким образом, то, что для одного экзотика, для другого обыденность. Додумавшись до этого обобщения, Коб понял, что сбит с толку и разочарован. Выходит, человек все воспринимает, отталкиваясь от привычного. Если бы, к примеру, он родился в другом месте, в другое время, при другом порядке, то воспринимал бы все как данность, независимо от условий, а та жизнь, которую он ведет сейчас, могла бы его обескуражить, поставить все с ног на голову.
Но нашему воображению, по крайней мере, подвластны такие перевертыши, хотя в жизни они недостижимы.
Этими своими мыслями Коб не делился ни с кем, даже с близким другом Малахи, студентом. Боялся, что в Клаггасдорфе его засмеют либо просто не поймут, в том числе и Малахи. Позднее он избавится от подобных мыслей, вызванных всего лишь взрослением и тоской по дому, что, в свою очередь, тоже когда-нибудь кончится.
Жизнь шла своим чередом, вытесняя мальчишеские воспоминания и фантазии. Мысли о Нидеринге улетучились.
С утра до вечера он осваивал приемы переплетного дела, оттачивая глаз и руку среди запахов и шума мастерской Хирама. В итоге он даже научился получать удовольствие от работы. Спал он в большой комнате прямо под черепичной крышей, вместе с тремя другими подмастерьями и одним наемным рабочим со стороны. В соседней комнате спала женская прислуга. Хирам с семьей занимал покои этажом ниже. Тщедушный, с реденькой всклокоченной бородой и ярко-синими глазами, близко посаженными к хрящеватому носу, хозяин он был требовательный, но добросердечный. Коба всегда пугало противоречие между его обычной рассеянностью и тем, как проницательно смотрел Хирам, когда проверял его работу или работу других. В такие минуты оробевшему ученику казалось, что глаза хозяина сливались в одно целое. Но именно уважение Хирама к его работе научили Коба уважать свой труд.
