Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
class="p1">Потом я прошу у него сигарету и нюхаю ее. И говорю ему, что мне нравится запах и что он ни на что не похож. Он улыбается, глядя на меня, и рассказывает мне, что эти сигареты производят только на одной фабрике и их нельзя купить в Москве, и я чувствую, как этот запах въедается в мою память, и я спрашиваю его:
– Ну а вы чего боитесь?
И он уклонятся от ответа, и я опять говорю ему, что до ужаса боюсь гардеробщика, и мы идем к гардеробу.
И он видит, как высокий неприветливый седовласый гардеробщик отдает мне мое пальто. Я прижимаю пальто к себе и возвращаюсь к нему, и он говорит мне:
– Он действительно очень суров с вами.
И именно в этот момент мое влечение к нему становится по-настоящему сильным. Оттого что он заметил то, что было так важно для меня, и придал этому то же значение, что и я, и потому что он видел мою растерянность и мою скрытую беспомощность.
Мы выходим на улицу, и толпа светских знакомых разъединяет нас, и потом уже у меня не выходит попрощаться лично с ним. Я испытываю сожаление и на следующий день пишу ему. Он отвечает мне холодно, показывая свое недовольство тем, что я потерялась накануне, и сообщает, что уезжает через неделю. И я тоже отвечаю ему подчеркнуто холодно. Но всю следующую неделю я мучительно вспоминаю запах его сигарет и почти неосознанно ищу его везде, и мне даже кажется, что я испытываю нечто вроде ломки. Потом это чувство исчезает.
Я как будто успеваю забыть его. Увлечься другим. Потерять всякий интерес к нему. Он пишет мне только через три недели, сообщение начинается словами: «Я вот вернулся».
И дальше он пишет о моих ногтях. Об их цвете. Я отвечаю ему едко, как будто мне хочется отомстить ему за ту неделю тоски. И на следующий день он в последний момент отменяет нашу встречу. Я решаю больше не общаться с ним, а через три дня я отчего-то вспоминаю сцену с гардеробщиком и сама зову его выпить, я убеждаю себя в том, что делаю это почти от скуки, и в том, что я не чувствую никакой опасности. В самой глубине себя я, конечно, знаю, что это иллюзия, и самая плохая из возможных.
Мы встречаемся только через две недели в баре недалеко от его дома. Вокруг темно и шумно и куча беснующегося, разгоряченного молодняка. И говорю ему, что мне страшно из-за шума, и прошу его увести меня, снова утверждаю свою слабость в его глазах, и он смотрит на меня иронично. И опять возникает течение и движение темноты между мной и им, и мне хочется убежать и скрыться от этой темноты, но я иду по улице рядом с ним, и мы анализируем страдания юности. Он говорит:
– Ну они всего лишь злые и нелепые, потому что страдают, разве нет?
Я вспоминаю себя подростком и позже, в восемнадцать и двадцать, и киваю. Затем тихо повторяю за ним:
– Да, страдают.
Я повторяю за ним так тихо, что он не может услышать мой голос. Несколько секунд мне необъяснимо страшно и я чувствую темноту как электричество.
Потом мы видим корги, которого выгуливают среди ночи, и недолго говорим о собаках. Страх уходит, и способность говорить возвращается ко мне. Вскоре мы подходим к бывшему доходному дому в стиле модерн, на лестничной клетке я вижу велосипед и отчего-то улыбаюсь этому. В квартире меня встречает запах табака, кажущийся мне чрезмерным в этот раз, и два кота.
На кухне, куда проходим после моего тактильного знакомства с котами, он открывает бутылку просекко и протягивает ее мне со словами:
– Она, видимо, будет ваша, я все же буду красное.
Я киваю и делаю глоток. Так как я не могла есть весь день, вино почти сразу ударяет мне в голову, и она начинает слегка кружиться. Отчего-то мы обсуждаем советскую номенклатуру. Ее типичные и совершенно нетипичные явления. Я подхожу к окну и чувствую его взгляд на своей спине. В окно я вижу детскую площадку, и оттого, что все еще нет снега, она кажется особенно линейной и пустой в холодном голубом свете фонаря. Я говорю ему, что забыла, на каком мы этаже, он отвечает, что на пятом, и мы возвращаемся к нашему разговору, и тогда я подхожу к нему совсем близко, чтобы рассмотреть в его телефоне архиепископа Луку Войно-Ясенецкого, и тьма между нами дрожит и вибрирует. Всю ту половину минуты, что я смотрю то на его лицо, ставшее напряженным, то на черно-белую фотографию священнослужителя и автора трудов по гнойной хирургии.
Затем я отхожу и снова сажусь на стул прямо напротив него – другого нет. Я делаю очередной глоток, и он спрашивает меня о моем возрасте, я называю ему свой возраст, и он смотрит на меня и произносит:
– В этом возрасте часто распинают.
Я отвечаю ему, что всегда хотела быть распятой.
И тогда мы молчим еще несколько совсем черных и вибрирующих секунд. И потом я спрашиваю его, есть ли закуска, и он просит меня побыть девочкой и открыть холодильник. Я думаю разозлиться на него, но у меня не очень выходит, потому я просто открываю холодильник и достаю из него то немногое, что есть: сыр и помидоры – и мне нравится, как он в этот момент смотрит на меня. Мы пьем и разговариваем еще где-то час, и постепенно я ощущаю, что выпила лишнего и меня как будто смывает волнами; я отодвигаю бутылку просекко от себя, она пустая только наполовину, но у меня уже кружится голова. В какой-то момент он вдруг задает мне вопрос, где именно я резала себя, и я закрываю лицо руками от удовольствия и стыда и отвечаю, что ни за что не скажу.
Вскоре мы оказываемся в комнате, и он говорит:
– Иди ко мне.
И за руку утягивает меня на кровать, он трогает и гладит меня везде, я вскрикиваю, и мне кажется, что я слышу бестолковое верещание какой-то незнакомой птицы, и я не сразу понимаю, что это мой собственный голос. И тогда он говорит мне:
– Тихо, тихо.
И трогает мое лицо, я чувствую его очень сухие пальцы на своих щеках и губах и слышу его голос:
– Ты очень нежная.
Я окончательно понимаю, что все же выпила лишнего, потому что комната раздваивается, по ней ходят коты, и как никогда мне
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
