кашляла.
Осенью 44 года у меня нашли туберкулёз. Маме дали справку, что я тяжело больна. Она ушла с завода и нашла работу близко от дома. Я ещё совсем недавно так мечтала видеть её каждый день, а теперь у меня не хватало сил радоваться даже этому. В поликлинику мы ходили со стулом. Каждые двадцать шагов мама опускала его на тротуар, и я отдыхала. Школу я оставила, лежала дома в кровати и ждала, когда мама придёт с работы и накормит меня. Мне даже ложку трудно было держать. Ребята из класса приносили мне задания по всем предметам, но я не открывала учебников. А ведь все шесть лет до этого была круглой отличницей.
После Нового Года меня положили в больницу, и я узнала, что у меня та болезнь, от которой умерли два мои любимых писателя — Чехов и Гарин-Михайловский. Чахотка. Как ни странно, но после этого мне очень захотелось выздороветь. А может я просто впервые осознала, что могу умереть. И тут маме дали для меня путёвку в Крым в туберкулёзный санаторий.
Я сразу же представила себе картину Айвазовского, где на берегу бушующего моря стоял Пушкин. Вообще-то её рисовали два художника. Айвазовский писал море, а Репин — фигуру Пушкина. Эту картину нам показывала моя любимая учительница русского языка.
Дорога в Крым была очень тяжёлой. Но я готова была всё вытерпеть. Я убедила себя, что если увижу море, то сразу стану выздоравливать. Но не тут то было!
Я приехала такой слабой, что меня поместили в отдельную палату. О море и речи не было. В этой палате были ещё пустые койки, на которые через несколько дней положили двух девочек. Однажды я услышала, как одна нянечка сказала другой: «Эти через неделю уйдут». Я удивилась тогда, куда же мы можем уйти, если даже сидеть не можем? О плохом я не подумала. Но на следующее утро одна кровать опустела, и я стала догадываться, почему мы в отдельной палате. Всё внутри меня просто заледенело от страха. Кровать второй девочки стояла так, что я её не видела. Мне слышно было только, как она кашляет. Когда она затихала, у меня обрывалось всё внутри. Я думала, что если она «уйдёт», следующей буду я. Так прошло ещё несколько дней. А потом в одно, как оказалось действительно прекрасное утро, к нам пришёл настоящий Иван-царевич в белом халате. Это был преподаватель лечебной физкультуры очень похожий на артиста Столярова, который играл в кино сказочных героев. Он громко поздоровался и спросил:
— Зарядку делали?
Мне показалось это очень обидным, и я ответила за двоих:
— Вы разве не видите, что мы лежачие?!
— Если я лягу, — ответил он. — то я тоже буду лежачий. Положение лёжа от зарядки не освобождает. Так, поставили руки на локти и начали вращения кистями. И…и…раз!
Я не знаю, как это получилось, но вопреки своему желанию, я выполнила его команду. Теперь каждое утро он врывался в нашу палату и заставлял нас лёжа сгибать ноги и руки, переворачиваться с боку на бок, подтягивать подбородок к груди. Он шумно ругал и хвалил нас, как будто мы были обычными девочками. При нём мы не чувствовали себя больными. Я познакомилась со второй девочкой. Её звали Наташа. Она была младше меня на два класса. Мы стали разговаривать, обсуждать медсестёр и врачей и вместе ждать Сан Саныча. Через неделю он сказал:
— Хватит, належались! Завтра делаем зарядку сидя!
И, представь, мы сели. Не в подушках, а так, как делали это раньше. До болезни.
А потом он объявил:
— Того, кто спустит ноги на пол, сам отнесу к морю!
Я встала возле кровати первой. И Сан Саныч завернул меня в одеяло и понёс на море. На его пути встал чуть ли не весь медперсонал. Но мы прорвались! И я увидела море таким, какое оно на картине с Пушкиным. Не голубое, а почти чёрное. И только у берега волны были зелёными.
Наташа увидела море через три дня.
Врачи говорили, как нам повезло с новыми препаратами. А я думала, как же нам повезло с Сан Санычем!
В следующем году я догнала своих одноклассников. После экзаменов на школьной линейке отличникам вручали грамоты. А потом новый директор назвал несколько фамилий, среди которых была и моя и сказал:
— А эти девочки имеют по одной четвёрке. Им не хватило упорства и ответственности, чтобы стать отличниками. И я хотел бы, чтобы летом они об этом подумали.
Это было ужасно несправедливо, и у меня на глаза навернулись слёзы. А потом я подумала: «О чём это я?! Он ведь новенький. Он меня прошлогоднюю не знает. А сейчас я здорова, я такая как все! И все пятёрки теперь могут быть моими, если я захочу!» И я засмеялась. А директор заметил и сказал: «Вот видно из-за своей несерьёзности ты, МаЛЛиНик и не получила грамоту!»
У Машиной подруги была неправильная фамилия: «н» в суффиксе не удваивалось, а «л» в корне повторялось не по правилам. А потом я узнала. Что так звали изобретателя «греческого огня» в древние времена.
«Занятия музыкой»
Многие девочки, и я в том числе, занимались в музыкальной школе. Мы привезли с собой ноты, и нам разрешалось во время тихого часа заниматься в зале, где показывали кино и репетировали номера самодеятельности. Там на сцене стояло пианино «Красный октябрь». Я начала учиться в музыкалке в 6 лет, и теперь была в выпускном классе. Мне нравилось выступать на концертах, особенно в музыкальном училище. Но заниматься каждый день по два часа?! Разучивать этюды Черни в летние каникулы?! И всё же я с удовольствием убегала с тихого часа в клуб. Там нас обычно собиралось человек пять. Веселее всего было, когда приходила Валя из Киева. Разумеется никто из нас ни разу не вынул своих нот из папок. Мы развлекали друг-друга репертуаром из подобранных на слух песен или танцевальной музыки. Ведь именно это категорически запрещалось в музыкальных школах. Лучше всех подбирала на слух Валя. С та-акими разнообразными аккордами! К тому же она отлично пела опереточные арии. И ещё какие-то загадочные песенки на непонятном языке, слегка напоминающем наш школьный английский. Например «Би боба лупа!» Но больше всего мы любили распевать
«Катарина — ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» Первое «Ха» — пела Валя, а второе все мы хором. Однажды нас застукал за этим завхоз Игнатич и закричал с порога: «Счас, я вас, бесстыдниц усех
