class="empty-line"/>
…Евдокия сидела за столом, уже умытая и полностью одетая. Рубаха и сарафан на ней были аккуратно зашиты и почищены. Увидев ведьмака, женщина смущённо опустила взгляд, и щёки её покраснели.
— Как себя чувствуешь? — спросил Ефрем.
— Голова чугунная, и во рту сушит, — медленно и невнятно, будто язык ворочался с трудом, пожаловалась Евдокия.
— Вялость в теле, и все чувства будто замороженные?
Прислушавшись к себе, женщина согласно кивнула.
— После сонного зелья всегда так. Скоро пройдёт. Извини, что я тебя им напоил и сюда принёс, но по-другому никак. Ты всё помнишь?
Евдокия съёжилась, обхватив себя руками за плечи, а потом исподлобья посмотрела на ведьмака. Взгляд её после зелья ещё не вполне прояснился и не хлестал плетью, не обжигал, как при первой встрече. Была в нём только тоска и бесконечная усталость.
— Всё помню. И теперь до самой смерти не забуду… Не помню только, как душа Кати ушла и как я сюда попала. Но ты уже про это сказал.
В воздухе повисло неловкое молчание. Какое-то время оба делали вид, что очень заняты: ведьмак искал что-то в печке, а Евдокия пальцем выводила на столе узоры.
— Послушай, Ефрем, — заговорила она первой. — А души могут врать? То, что я видела — правда?
— Да. Покойники, ставшие нежитью, могут хитрить, заманивать человека куда-то или нарочно пугать. А бесплотные души всегда честны. Им просто незачем врать.
— Ясно…
Евдокия тяжело вздохнула. Ведьмак тем временем извлёк из печки горшок с пшённой кашей и пирожки с капустой. Всё это приготовила утром Кузнечиха.
— Ты голодная? Есть будешь?
— Нет, спасибо. Ефрем… — Евдокия на миг задержала дыхание, но потом продолжила, — это ты меня раздел и умыл?
— Не я. Кузнечиха утром приходила, она мне по хозяйству помогает. Я и попросил её тебя обиходить.
Евдокия облегчённо вздохнула, лицо её сразу повеселело, но она всё-таки покачала головой:
— Ой, слухи теперь пойдут. Заночевала у мужчины в избе!..
— Не пойдут. Кузнечиха немая и дурочка с детства. Потому я её нанял. Про дела мои никому не разболтает. Ежели боишься, что увидят, будто бы ты от меня шла, так я тебя выведу через погост. Вон он тут, рядышком. Никто и не увидит, что ты здесь была.
— Ловко придумал, — улыбнулась Евдокия. — Знаешь, а всё-таки давай пирожок. Поем на дорожку.
Ведьмак подвинул к ней деревянную миску, с горкой наполненную румяными пирожками.
Видно было, что женщина проголодалась, но, стесняясь Ефрема и чужой обстановки, ела медленно, маленькими кусочками, чтобы не дай бог не показаться бесстыжей обжорой.
Поглядывавший на неё искоса ведьмак по-доброму улыбался, но прятал эту улыбку в усах и бороде. Дождавшись, пока гостья насытится, он задал занимавший его вопрос:
— Дуся, скажи, а не было ли у тебя в роду ведьм или колдунов?
Евдокия задумалась, вспоминая:
— Ходила в семье байка, будто бы какой-то дальний прапрапрадед моей матери ходил за зипунами со Стенькой Разиным и привёз домой жену-турчанку. И будто ведьмой ту турчанку считали, потому что глаз у неё тёмный, нехороший. Но то при царе Горохе было, если было вовсе. А ты почему спрашиваешь?
— Да вот какое дело, — почесал затылок Ефрем, — потусторонних существ обычные люди не видят. Разве они сами хотят показаться.
— Черти что ли?
— Ну, духи всякие, нечисть-нежить. Когда мы вчера по перекрёстку шли, ты сказала, что видела тени, которые убежали в кусты.
— Ну да. Ты ещё сказал, что тут никого нет!
— Извиняй, соврал чуток. Мелкая нечисть шастала, но они сами нас испугались. Я не стал про них говорить, чтобы не пугать понапрасну. Так ты точно что-то видела?
— Не знаю… Может, показалось или свет фонаря так упал. Но вроде бежали тени. А что?!
— Возможно, у тебя есть колдовской дар. Слабенький, спящий, но всё-таки. А может, и нет, а тени привиделись со страху. Обычно способности к волшбе по роду передаются, вот и спросил.
— Нет. Сколько знаю, все обычные люди, — покачала головой женщина.
На какое-то время за столом воцарилось молчание. Закончив с едой, Евдокия встала из-за стола и низко, до самого пола поклонилась ведьмаку.
— Спасибо, Ефрем Захарович. Ты всё сделал, что нужно, и даже больше. Теперь я всё знаю… Вот, возьми, это остаток платы.
И женщина протянула ему мешочек. В нём многообещающе звякнули монеты. Ведьмак, вежливо кивнув, взял его.
— Пойду я, — сказала Евдокия. — До Киселихи далеко, к вечеру бы домой поспеть!
— Ну что ж, идём.
Как и обещал, ведьмак увёл Евдокию сразу в дальнюю часть погоста, где люди бывали редко, и там показал короткую тропу до рощицы. Через неё уже рукой подать было до оживлённой и наезженной дороги. А там уж иди себе в любую сторону, не вызывая подозрений.
Проводив гостью, Ефрем вернулся домой. На мгновение его привычная изба вдруг показалась какой-то пыльной, тёмной и бесприютной. Но это ощущение быстро прошло.
* * *
Следующее утро выдалось туманным. Сквозь белёсую мглу хорошо было видно то, что рядом, но очертания предметов поодаль искажались и тонули в тумане, и это вызывало безотчётную тревогу в душе.
Ефрем зевнул и поёжился от утреннего холода. Сегодня он поднялся раньше обычного — разбудил Филька. Филин вернулся к рассвету и хотел было тихо влететь в избу через окно, которое Ефрем обычно оставлял открытым для питомца. Но в этот раз усталый ведьмак про окно забыл, и возмущённый филин принялся стучаться клювом и когтями. Пришлось Ефрему встать и впустить птицу.
Филин устроился на присаде, сушить перья и отдыхать, а раздражённый Ефрем попытался снова уснуть. Однако, так и проворочавшись без сна на печке, ведьмак всё же встал. И вот теперь он вышел на крыльцо, полюбоваться туманным утром.
Было пасмурно, и в воздухе пахло дымом и влагой.
“Скоро дождь пойдёт, — подумал ведьмак и вдруг почувствовал кое-что. — О, так я здесь не один…”.
Каким-то шестым чувством он уловил движение за забором. А потом донёсся тихий, искажённый туманом звук. Кто-то ходил около ворот Ефрема, стараясь шагать тихо и не выдать себя.
Ведьмак на цыпочках подошёл к воротам и прислушался. А потом резко распахнул створку, выскочил наружу и…
Чуть не сбил с ног Евдокию!
Женщина испуганно вскрикнула, но тут же облегчённо выдохнула:
— Доброе утро, Ефрем Захарович, — сухо, стараясь скрыть неловкость и смущение, сказала она. — А я опять к твоей милости…
— Пошли в избу,
