дерева. Вот поедем, ты увидишь.
Коренастый как споткнулся. Хотел что-то спросить, но лишь зубами щелкнул. Дылда поднялся и изрек:
— Будет, старичок, болтать. Давай спать!
— A-а, спать надо, надо, — с готовностью согласился Балагур и шустро соорудил лежанку из двух оленьих шкур, остальные бросил Коренастому: — Бери, теплее будет сон.
Сами хозяева берлоги не ложились. Говорун открыл ящик, на котором восседал все время и, склонившись над ним, повернулся к деду спиной. Старик, хотя и славную наладил лежанку, испытывал неудобство. На душе плохо. Ни за что бы не остался ночевать тут. Вынудили...
В молодости Балагур бы так рассудил: духи напали на чужаков, сбили их с пути и хоронят теперь, чтобы не ходили по тундре.
Где и когда встречал Коренастого? Вспомнить бы...
Из ящика, над которым колдовал железнозубый, слышались неясные шорохи, писк. Таинственный мерцающий свет исходил от него.
«Ты смотри, они радио у себя имеют!» — удивился Балагур, поняв, какой ящик служил сиденьем для Коренастого. Хотел поинтересоваться, каким это образом радио долетело из самолета на землю и не повредилось, но счел за лучшее промолчать — кто их поймет, может, опять обругают за любопытство. Балагур спрятал голову под дошку и, поворочавшись, покряхтев по-стариковски, погрузился в забытье...
Сигнал принят
Сержант Горюнов косился на часы — время его дежурства истекало, вот-вот должен был появиться сменщик. Вдруг вспыхнула лампочка у селектора связи с гражданскими аэродромами. Схватив наушники, сержант быстро заработал ключом:
«Погранпост. Сержант Горюнов. Слушаю вас! Прием». Эфир донес ответную дробь морзянки:
«Передает начальник Булустахского аэропорта... Директор совхоза «Арктика» Захаров сообщает: на берегу, в районе Сердце-Камня, обнаружены следы двух парашютистов. Вчера в указанном районе замечен неизвестный самолет...»
По просьбе Горюнова текст был повторен. Поблагодарив за сигнал, он пересел к телефону и доложил о радиограмме дежурному офицеру. Через несколько минут запищал зуммер телефона особой связи. Подняв трубку, сержант услышал низкий, рокочущий бас подполковника Привалова:
— В случае новых сеансов с Булустахом докладывать без промедлений непосредственно мне. Ясно?
— Так точно, товарищ подполковник!
«Заработала машина — сам Привалов подключился!» — с удовлетворением подумал сержант, гордый своей причастностью к начинающимся событиям. — «Гости, кажись, непрошеные».
Вот как оно на границе — вроде бы спокойно все, обыденно даже бывает. В непогоду тоскливо, — как заведет пурга пластинку!.. И вот несколько слов — и куда делась безмятежность и тишина!
...Старшего лейтенанта Иннокентия Кычкина ночной вызов к подполковнику ничуть не удивил. Кычкин командовал опергруппой и давно привык вмиг быть готовым на задание.
Этот высокий, складно скроенный якут заслужил славу смелого и находчивого офицера. Знали, что рос он сиротой и в детстве уехал из родных мест, спрятавшись в трюме парохода, шедшего по Лене. Безбилетного пассажира обнаружили только в момент выгрузки, в конце пути. В военное училище Кычкин поступил из детдома, и армия стала для него и матерью, и воспитательницей.
Коротко ознакомив Кычкина с ситуацией, Привалов показал на карту:
— Взгляните, вот тот остров, о котором упоминают булустахцы, — «Каменное Сердце». К сожалению, точный квадрат поиска назвать не могу. Нарушители, — Привалов подчеркнул это слово, давая понять, что сомнений по данному поводу допускать не следует, — нарушители удалились, а точнее сформулируем так: «могли удалиться» — как угодно далеко. Следы навряд ли сохранились. В «метео» дали скверную сводку: там, брат, нешуточный буран. Тем не менее операцию откладывать нельзя.
— Понятно, товарищ подполковник. Словом, примерно как в пословице: ищи иголку в сене, — позволил себе улыбку Кычкин.
— Еще говорят «ищи ветра в поле». Но... И надо найти. И найдем, — пристукнул карандашом Привалов.
— Так точно, товарищ подполковник. Найдем! — твердо произнес якут.
— Значит так, — продолжал Привалов, — с группой в восемь-десять солдат будьте через полчаса на аэродроме. Надо лететь в Булустах. На месте действовать сообразно обстоятельствам. Связь — по рации. Проконсультируйтесь с местными охотниками. Им, понятно, насквозь тундра знакома.
— Все ясно. Разрешите идти?
— Надеюсь на вас, товарищ старший лейтенант, — и, смягчив голос: — Ну, давай руку. Ни пуха, ни пера.
— Перьев не надо, парочку тепленьких лазутчиков — от них не откажемся!
Самолет с опергруппой был уже на полпути, когда Булустахский порт радировал, что принять его на посадку не может — идет фронт пурги.
Кычкина вернули, но он не покидал аэродрома, пытаясь «нажать» на синоптиков.
— И до нас пурга дотягивается, — «успокоили» старшего лейтенанта.
Булустах держали постоянно на связи, но оттуда в дополнение к ранее переданному поступили только отдельные детали, уточнения: самолет видела молодая охотница Настя Балагурова, а следы парашютистов вчера в полдень — она же вместе со своим дедом. Про последнего упоминали, что он очень опытный охотник, большой знаток тундры и ошибиться в определении характера следов никак не мог. Самое важное: ушедший по следу парашютистов старик Балагуров отрезан от поселка пургой, и что с ним теперь — неизвестно.
На исходе ночи Привалову доложили: несколько часов назад операторы «соседа», майора Кравченко, перехватили короткую шифровку, переданную неизвестной радиостанцией. В радиус примерного расположения передатчика попадала территория совхоза «Арктика».
Серенький рассвет застал Привалова в глубокой задумчивости, возле окна. За стеклами тройной рамы бесилась пурга.
«Стихия... Союзник ли она сегодня нам? Помешает лазутчикам или, наоборот, поможет сбить след?..»
Сны Балагура
Жизнь не часто тешила Балагура радостью. Морозы и ветры резали кожу, оставляя памятью о себе глубокие морщины. Годы давили на него, прижимали к земле, уменьшая и без того некрупное тело...
Но засыпая, Балагур высвобождался от гнета пережитого. Морщины на его лбу разглаживались. Реденькие усы и бороденка излучали спокойствие и умиротворенность.
Старик редко видел сны. Если же наплывали на него эти сказочные видения, то после он поражался их яркости и фантастичности. А случалось такое, когда старик недомогал или был чем-то очень обеспокоен.
Не однажды видел Балагур во сне смерть своего сына, Кырынаса.
...Кырынас стоял на берегу многоводной, широкой русской реки. В руках держал винтовку. Сверху, по откосу, спускался к нему Гитлер. Огромный, как медведь. Страшный, как чудовище. Он выставлял клыки и напрягал когти. Он подходил и подходил... Рычал, пуская тянучие слюни. В зрачках дрожал огонь...
Кырынас выстрелил один раз, второй. Но Гитлер все шел. Пуще прежнего горели зрачки. А пули застревали в лохматой шерсти...
«Прыгай в воду и плыви», —
