советовал сыну Балагур, но Кырынас не внял голосу отца.
«Дай мне попить из этой реки!» — завыл Гитлер.
«Не позволю поганить ее чистоту твоим смрадным дыханием», — отвечал Кырынас.
«Только один глоток! — рычало чудовище. — И я оставлю тебя. Иначе тебе смерть. Смерть!»
«Нет!» — не отступает Кырынас.
«Глоток!» — орет чудовище, подползая к храбрецу совсем близко.
«Убирайся! — кричит Кырынас. — Я знаю: вода из этой реки только раздразнит тебя, и ты пойдешь к другим рекам. Ты все земли хочешь заграбастать!» — с этими словами юноша выстрелил в грудь чудовищу, но пуля не прошила толстой шкуры. Тогда Кырынас бросил ружье, выхватил острый охотничий нож...
Гитлер вонзил клыки Кырынасу в горло. Пил с жадностью горячую молодую кровь. Собрав последние силы, юноша скинул с себя врага и богатырским ударом вогнал ему в сердце нож. Гитлер испустил дух. Остывали красные зрачки...
И сам Кырынас уже расставался с жизнью. Он не смог дойти до воды и погрузить в целебную влагу кровоточащие раны... И всякий раз, как только отец пытался поддержать его, исчезала из глаз широкая многоводная река, исчезал лежащий на песке герой-воин — и старик просыпался...
Балагур никому не жаловался на свое горе и одиночество, когда скончалась любимая жена Муочча, когда пал под Сталинградом единственный сын Кырынас. Не хотел Балагур, чтобы признали в нем слабого и разбитого душевной болью человека. Люди шли к нему рассеять собственную тоску, услыхав от него веселое слово. Они будто топили в радушии и говорливости Балагура свои заботы и печали.
Старик редко видел сны... Но вышло так, что в снежной берлоге, скрытой под морским обрывом, в глубокой расщелине, отыскал его непрошеный тяжелый сон. Пришли полузабытые, стершиеся образы из давно минувшего...
Громкие крики, визг множества полозьев взбудоражили тундру. За этим шумом не слышно завывания ветра.
Балагур выползает из норы в сугробе взглянуть на происходящее. И что он видит? Три десятка обвешенных оружием бандитов толпятся подле норы и зовут:
«Эй ты, старик Балагур! Иди-ка сюда».
С трудом переставляя налившиеся свинцом немощные ноги, Балагур подходит...
«Олешки у тебя есть?» — спрашивает одноглазый атаман.
«Нет, — отвечает Балагур. — Одна собачья упряжка у меня».
«Собаки твои — тьфу! — смачно сплевывает атаман. — Мы уходим в Америку. Много больших переходов предстоит. Нужны сильные олени, много оленей. Где тордох Байбала, у которого хорошее стадо?»
«Не знаю я...» — молвит старик.
Из толпы выступает, оттеснив атамана, меднолицый торговец Америкэн. «Когда нам привелось встретиться!» — поражен Балагур.
Америкэн протягивает грязную консервную банку:
«Возьми для своей Муоччи».
Балагур в ужасе пятится и вдруг осознает, что ошибся: вовсе не Америкэн-торговец перед ним, а угрюмый охотинспектор Дылда.
Одноглазый атаман скалится и о чем-то говорит Дылде. Старика обжигает страшной догадкой: одноглазый атаман — он ведь Коренастый!
Вот они оба — Дылда и Коренастый — гогочут по-своему, по-гусиному. Задирают головы... Летит большой черный самолет. Из него на старика падают консервные банки. Они бьют его по голове, по горбу...
А двое громко смеются — это опять одноглазый атаман и ненавистный Америкэн.
«Уходите из тундры! — жутко кричит старик. — Вашей силы больше нет! Вашей власти больше нет!»
В полном изнеможении он валится в снег. Что-то давит его, не дает дышать...
Страшные люди
Сбросив доху, старый Балагур не сразу сообразил, где находится. В голове оседала какая-то мешанина: Америкэн и Дылда. Одноглазый атаман и Коренастый... Этакая ерунда!..
Оба инспектора в заиндевевших спальных мешках свернулись возле потухшей печурки. Берлога настыла. А снаружи — слышно — воет пурга.
Да, людей из поселка по такой погоде не жди!..
Деятельный по натуре, дед не в состоянии долго лежать после сна. Поднялся, раздул огонь в печурке, наложил в нее рубленого плавника и сунулся к выходу.
— Куда, старичок? — этот высокий угрюмец высвободил из мешка голову и, видно, уже давно наблюдает за ним.
— Посмотреть, что делается на свете, — отрезал дед по-якутски, не сдержав раздражения, накопившегося вчерашним вечером. И не привык старик, чтобы одергивали его и покрикивали, как на шалуна мальчишку.
С трудом пробился в забитую наглухо щель. Собак и нарту замело — и не найти, если бы не дырочки в сугробе, образованные дыханием лаек. Прямо в эти дырочки старик, откопав мешок с кормом, и сунул по рыбине — по одной в каждую. Немного погодя выбрались наружу инспекторы. Коренастый — с ружьем.
— Его зачем взял? — показал Балагур на ружье.
— А если косолапый караулит? — осклабился тот.
Возвратившись в берлогу, инспекторы, к несказанному удивлению старого охотника, поскидали меховую одеву и стали азартно натирать снегом руки и грудь. Волосатые, крепкие торсы покраснели — от них валил пар. Возбужденно галдя, вытерлись парашютным шелком, напялили снова комбинезоны.
Из второго ящика, в углу, Коренастый извлек две консервные банки, вскрыл их длинным двугранным ножом. Вместе с приятелем принялся за обе щеки уплетать консервы.
— Не облизывайся, огонер, уж ладно, тебе оставляю, — пощерился на Балагура. — Или на строганине протянешь?
— А, рыбу я поем, консервов я не люблю, — ответил Балагур. — Чайку бы надо...
— В чайнике у нас... Как его, по-вашему... кофий. Пил такое? По мне, спирту бы лучше трахнуть, но жмот этот длинный не дает. Проси ты у него. Гость я, дескать!
— А чая не хочешь?
— Бурда! Спиртику бы или водочки! Может, у тебя случаем?
— В клубе врач говорил: водку шибко вредно пить. Я только чай... Я чай люблю. На нарте есть две заварки. Сейчас пойду принесу. И миска, и чайник у меня там...
— Ну тащи, тащи! — разрешил железнозубый. — Чифирнем в таком разе!
...Закончив несложную трапезу, Дылда уставился на деда. Балагур потел над большой алюминиевой миской с крутым кипятком.
— Ответь мне, старичок, — потребовал Дылда, — поблизости где большое озеро?
— Какое озеро? Рыбу ловить?
— Большое озеро. Чтобы самолету можно сесть.
— Э-э, какой самолет летит сюда!
— Не твое это дело! — повышает тон Дылда.
— Озер много... Совсем большой — Чирдах.
— Близко?
Дед кивнул, с шумом затягивая ароматный напиток.
Дылда привстал, поправляя комбинезон:
— Собирайся, старичок. Поедем, покажешь этот Чердак.
— Однако пурга... — с сомнением покачал головой старик. — Сиди пока, она уймется. Теперь надо хорошо кушать — скоро ехать будем.
— Да
