…В работе Конференции по проблемам использования боэция объявлен двухнедельный перерыв.
…Папа Сильвестр Шестой в беседе с нашим корреспондентом категорически опроверг измышления врагов Единой Церкви о том, что на планете Авиньон в психиатрической лечебнице монастыря Святого Ромуальда ибн Лобсан-Жамцо якобы томится папа Бенедикт Двадцать Седьмой.
…Массовые братания армии и мирного населения в истекшие сутки происходили на Дархае близ населенного пункта Кай-Лаон. Таковы реальные плоды конструктивного курса на национальное примирение!
6
Дархай. На подступах к Барал-Гуру.
8 октября 2098 года (по Галактическому исчислению).
Барал-Гур был близок и вместе с тем почти недосягаем.
Стоя на самом краю провала, Андрей ясно видел линии укреплений на той стороне. Да, «полосатые» постарались на славу — а что им еще оставалось делать? Купола храмов священного города уже отчетливо просматривались в бинокли. Оставалось немногое — форсировать пропасть…
— В давние времена, когда деревья ла еще не плодоносили на земле Дархая, полюбил Хото-Арджанг Деву Неба, прекрасную Кесао-Лату. Но отвергла надменная красавица страсть Духа Добра, презрела его силу, его славу, его красоту. Звезды зажег во имя любви своей Хото-Арджанг. Солнца факел воспламенил, но, смеясь надменно, облачной шалью окутала Дархай капризная дева. Ветром пел о любви своей Дух Добра, дождем плакал перед нею, но, словно седое время, неумолима была Кесао-Лату. И тогда воздвиг для нее за единую ночь Хото-Арджанг священный город любви Барал-Гур, и смилостивилась красавица, и снизошла, и открыла лоно свое страсти Доброго Духа. А чтобы никто из высших не потревожил их брачный покой, оградил могучий Хото-Арджанг златоглавые храмы Великой Пропастью и наложил крепкое заклятье. Но время шло, и вот сказала Кесао-Лату: «О супруг мой, о повелитель ложа моего! Пришел день мой, и зовет меня ныне Небесный Порог. Жди и не забывай!» И не стало несравненной, и поблекла краса мира. Померк без любимой свет в очах Хото-Арджанга и в сон погрузился он до прихода ее. А чтобы нашла сияющая тропу от Небесного Порога, когда пробьет заветный час, повесил Дух Добра в храмах Барал-Гура священные бубенцы, и создал лунгов Хото-Арджанг, чтобы не молчали бубенцы, и знала Кесао-Лату дорогу к Дархаю, когда придет она в должный час поцелуем пробудить от сна милого супруга… — полузакрыв глаза, нараспев выговаривал Ладжок.
Лица борцов были необычайно мягки. Здесь, в горах, суровость, казалось бы, намертво въевшаяся в них, стала менее заметной. Может быть, потому, что победа была так близка? Или оттого, что даже сюда, за десятки километров, доносился из города тихий мелодичный перезвон?
А Ладжок замолчал, и Андрей с сожалением щелкнул в кармане кнопкой магнитофона. Сказка кончилась. Глаза даоченга сузились и вспыхнули:
— Борцы Дархая! В наших рядах сегодня незримо идет прекрасная Кесао-Лату, и нам выпала честь прервать сон Хото-Арджанга! С нами память наших дедов, в наших сердцах сияют идеи квэхва, рожденные Любимым и Родным!
«Но танк здесь все равно не пройдет, — подумал Андрей, — даже с помощью идей квэхва…»
— Ошибаешься, Далекий Брат, — Ладжок откликнулся тут же, словно угадал его мысли. — Идеи квэхва двигают горы.
Как бы то ни было, Барал-Гур идеально укрепила сама природа. Пехота, вооруженная автоматами, еще могла преодолеть пропасть по узеньким, почти незаметным тропинкам. Но на той стороне ее ожидали многие сотни метров колючей проволоки, минные поля и замаскированные, окованные бетоном пулеметные гнезда. У ворот Барал-Гура стояла гвардия Чертога Блаженств.
Андрей знал, что если война на Дархае не закончится в ближайшие сутки, то «полосатые» получат подкрепление: новые десятки «Саламандр», а возможно, и кое-что похлеще. Время текло в пропасть. Оно работало на Империю.
После беседы с послом Хаджибуллой Любимый и Родион тоже понимал это. Он не вполне уяснил значение несколько раз употребленного собеседником слова «квота», по одно уразумел твердо: через сутки отчаянные призывы Бессмертного Владыки будут услышаны его Большими Друзьями. Борьба затянется, а страна и так на пределе. Короче говоря, пропасть следовало форсировать, а возможностей для этого даже здесь, в самом узком ее месте, не было. Сквозь болота и горы прошла пехота, три легких танка и «тристасороковка» Андрея Аршакуни. Саперы подоспеют через неделю. Если подоспеют вообще.
Когда-то, в училище, курсант Аршакуни мечтал о подвигах. Таких, чтобы все окружающие — по крайней мере, посвященные в тайну его службы, — уважительно хмыкали, услышав имя Андрея. К последнему курсу мечты развеялись. «Война есть взаимодействие тактических единиц, образующих единое стратегическое целое», — это аксиома, а с аксиомами не спорят. Но сегодня подвиг был близок. Если бы каким-то чудом «тристасороковка» смогла перенестись на тот край провала, ворота Барал-Гура были бы вскрыты. Даже самая мощная имперская артиллерия не помешала бы лейтенанту Аршакуни раскромсать вдоль и поперек укрепрайон и проложить дорогу отборным ченгам
— дивизиям друга Юх Джугая.
Андрею было досадно до слез: «тристасороковка» могла многое, но летать она не умела. Знал об этом и Вождь. Но десять ченгов, сто тысяч борцов терпеливо ждали приказа. В отличие от Вождя борцы не сомневались ни в чем. Светоносно озаривший поля сражений полководческий гений Любимого и Родного не мог не указать единственно верный путь.
Внезапно, раздвинув первую шеренгу борцов, к краю пропасти подошел дряхлый старик в истрепанной накидке монаха. Выцветшими глазами посмотрел он на Любимого и Родного и негромко проговорил:
— Но и так еще завещал Хото-Арджанг: придет день, когда плоть и кровь верящих снимут заклятье с пропасти!
Слова еще звучали, а старик уже исчез, словно его и не было…
С криком: «Дан-дай-дао-ду!» ченги двинулись к обрыву. Они шагали в пустоту, как стояли, — рядами, повзводно, вместе с десятниками, сотниками, птицами токон на багровых древках. Только автоматы оставались там, где только что стояли борцы, — оружие пригодится сыновьям. И еще не шли вперед командиры, начиная с кайченгов, потому что они были обучены руководить, а еще девять лет назад Любимый и Родной сказал: «Без командиров не решить ничего!»
Каждый, проходивший мимо Вождя, смотрел на него с любовью и восторгом. Любимый и Родной пытался поймать все взгляды, ответить на последние невысказанные слова — и борцы исчезали, улыбаясь.
Нагромождение тел росло слой за слоем. Пропасти уже почти не было, когда в абсолютной тишине А Ладжок произнес:
— Смотри, Далекий Брат: идеи квэхва двигают горы!
Любимый и Родной обнял Ладжока за худенькие плечи. Он не сказал ни слова, но юный даоченг ощутил биение жаркого сердца Вождя и понял вдруг, ясно и неотвратимо, безусловно и навсегда, что отныне Любимый и Родной верит ему, как одному из самых первых своих учеников, тех, кого уже не осталось в живых.
