отбрасывая на поверхность моря одиночные тени, которые строились в марширующие вслед за облаками шеренги.
Вдали, среди белых гребней волн и теней облаков, плавали рыбачьи лодки из Матло. Их было десятка два — этих маленьких, похожих на веточки челноков с несообразно большими треугольными парусами, сшитыми из мешковины и надувшимися с наветренной стороны не меньше, чем спинакер на парусной гонке. Прямо под скалами, так далеко, что их почти не было видно, маленькие суденышки, словно сорвавшись с натянутой тетивы, взлетали и скользили по огромным волнам, сновали во всех направлениях, скрещивали свои пути и ныряли навстречу стремительному ветру.
Кроме марширующих теней облаков, на поверхности моря виднелись черные пятна, каждое размером в пол-акра. Они не приближались, а держались за рифами и двигались вдоль берега, по направлению к резко очерченному мысу. Я взглянул на небо, чтобы узнать, когда же нарушится строй облаков и можно будет рассмотреть эти пятна, но тут обнаружил кричащих чаек, рыщущих птиц-фрегатов, темные борозды и взлетающие клочья пены в тех местах, где кингфиши рвали на части края пятен и где какие-то более крупные существа нападали на кингфишей.
Я понял, что двигающееся вдоль берега пятно было косяком хамсы, и туда, где рыба держалась стойко, не уходила в глубину и не металась в отчаянии во все стороны, отовсюду устремлялись белокрылые рыбачьи лодки. Они волокли за собой переметы с наживкой в надежде, что кингфиши, корифены или макрели предпочтут хамсе наживку из чистейшего рыбьего брюшка. И все это время огромные волны неукротимо наносили берегу удар за ударом, перепрыгивали через рифы и воздвигали из воды башни, дробившиеся у береговой полосы.
В кухоньке, находившейся за моей спиной, рослая женщина-ашантийка трудилась над шестифунтовой макрелью. Это была моя макрель! Она была разрезана надвое, передняя часть томилась в горшке среди помидоров с палец величиной и накрошенного чеснока. Другая половина брызгала растительным маслом на угли мангрового дерева, на которых она жарилась. Вдобавок в бирмингемском противне запекалась половина плода хлебного дерева, и я чувствовал себя в ладу со всем миром. Тяжесть забот о морских черепахах я переложил на плечи мужа моей хозяйки, который собирал для меня сведения о местных охотниках за черепахами. Трое мальчишек по моему заданию ловили за плату всяких животных: ящериц по три пенса и змей по полтора пенса за штуку.
Внизу, под верандой, на поросшем травой скате холма паслись на привязи коза и осел. Чтобы достать висевшие высоко над головой ветки агавы, козе приходилось становиться на задние ноги. Осел был миниатюрным седоватым вест-индским созданием, преисполненным скрытой мощи и длинноухого спокойствия. Это было странное маленькое животное. Время от времени, приходя в особое расположение духа, он издавал самый невероятный из звериных криков — дикую, отвратительную ослиную песню, которая всегда напоминала знакомые мне по довоенным годам туманные мексиканские зори.
Неожиданно на веранде послышались шаги: это вернулся мой разведчик и сообщил, что люди, лучше всех знающие толк в черепахах, живут в деревне, в девяти милях западнее по побережью. Я поблагодарил и сказал, что наутро отправлюсь к ним. Он стал объяснять, какой тропой надо идти, но тут я увидел на столе половину моей макрели, и нашей беседе наступил конец.
Ранним утром следующего дня, оставив в конце дороги свою маленькую английскую автомашину, я отправился дальше по каменистой тропе. Продвигался я очень медленно — мне нигде не приходилось видеть таких чудесных пейзажей, как на северном берегу Тринидада, между Матло и бухтой Маракас. Тропа тянулась через оголенные ветром кустарники высотой по пояс человеку, шла вдоль возвышающегося, как башня, мыса, вилась по ущельям мимо высоких и гладких, как стена, выступов джунглей, затем падала книзу и проходила вдоль берега, поросшего пальмами, и наконец привела меня к невидимой издали бухточке. Я невольно залюбовался голубой заводью бухты, в теплую, кристальную воду которой вливался поток свежей, принесенной с гор ледяной воды. Здесь жили маленькие лягушки и крабы, и молодь барракуды бросалась на вертящихся юлой жуков.
Это был неторопливый переход. В конце концов я добрался до поселка, состоявшего из нескольких лачуг. Передо мной возникли крошечные, обожженные солнцем хижины с высокими, островерхими крышами, как у домиков Диснея. Они располагались вдоль склона горы, среди пальм и хлебных деревьев. Внизу виднелась небольшая глубокая и узкая, как фиорд, бухта, заканчивавшаяся среди гранитных выступов песчаным полукругом. Я увидел с десяток лодок, находившихся в различной степени готовности к выходу в море. На одни еще только ставили треугольные паруса, другие же с лохмотьями вместо кливера держались подальше от берега, так как ветер продувал бухту насквозь, третьи скользили между высокими скалами, а одна лодка просто качалась на волнах залива. С тропинки, проходившей высоко над берегом, мне был виден лежавший на песке челнок. Три человека собирались сдвинуть его в воду.
Наклонившись над обрывом, я прокричал людям приветствие. Вероятно, я показался им необыкновенным существом, вдруг появившимся на тропинке: белый, измазанный глиной, обвешанный сумками. Но здешние жители преисполнены доброжелательности и умения соблюдать приличия. Эти свойства они черпают из моря точно так же, как бедняки приобретают их от земли. Какой-то миг они безмолвно глядели на меня, а затем старый человек, стоявший по колено в воде, сказал:
— Добрый день, сэр!
— Здесь кто-нибудь промышляет черепах? — спросил я.
Люди снова взглянули на меня, а потом стоявший в воде человек переспросил:
— Что вы сказали, сэр?
— Вы ловите здесь черепах?
— Черепах? Иногда мы их ловим, сэр…
— Хорошо. Тогда скажите, сколько пород черепах вы ловите?
Я всегда так спрашивал: без всяких обиняков. И на протяжении доброй тысячи миль ничего не слышал о ридлеях.
Все трое начали о чем-то говорить между собой, но так тихо, что за шумом прибоя я не мог разобрать слов. Они пытались сосчитать на пальцах, но, видимо, никак не могли прийти к соглашению. В конце концов те двое, что раньше не обращали на меня внимания, посмотрели наверх и сказали что-то громко, но непонятно.
— Что вы сказали? — крикнул я.
Один из них уставился на меня, потом пожал плечами, ухмыльнулся и принял очень важный вид. Я так и не понял почему.
— Он сказал насчет черепах, сэр… — пояснил старик.
— На каком языке он говорил? — спросил я.
— На местном… — ответил он.
— На каком местном?
Тут началось бормотание, обмен мнениями вполголоса. Затем старик снова посмотрел на меня.
— На французском, сэр. Он говорил по-французски…
Неожиданно оба рыбака схватили старика за плечи и начали с жаром отчитывать. Затем все трое успокоились, посмотрели на меня, и тот, что
