успешно. Оказалось, что у меня есть определенный талант.
Это было достаточно необычно — среди моих родственников совсем не водилось лиц, склонных к интеллектуальной деятельности, все мои предки были людьми вменяемыми и приличными, если, конечно, не считать троюродного дядю Юрия, работника архива. И все мои пращуры честно трудились в сплавных, вагонных депо, машинотранспортных станциях и в сельском хозяйстве, трудились себе и никогда не промышляли ни пером, ни шпагой, ни «ундервудом», здравомыслящие граждане, и вдруг я! Что за морок, что за нелепая флуктуация? Оказалось, что не совсем уж нелепая; обратившись к архивам и записям краеведов, я нежданно обнаружил, что в нашем роду такое уже случалось. Хотя об этом предпочитали не помнить, как я понял впоследствии, по вполне понятным причинам.
Итак, я обнаружил следующее.
Давным-давно, в девятнадцатом веке, когда наше озеро было глубоко и изобиловало жирными, размером с лапоть карасями, когда в городе проводилась осенняя ярмарка, уступавшая лишь Макарьевской и Нижегородской, когда холм над водой был высок, а железная дорога едва-едва построена, в город приехал телеграфист Иван Бенгарт, далекий мой предок по немецкой линии.
Иван пошил форменный китель с орластыми пуговицами, устроился при вокзале на телеграфную станцию, начал жить. Работал хорошо, трезво, и скоро к должности телеграфиста прицепил должность начальника почтового отделения, и кроме того, метил в брандмейстеры, и думал уже о женитьбе на купеческой дочке.
Но тут оно и приключилось.
Дело в том, что Иван-телеграфист привез с собой велосипед — для поддержания хорошей физической формы, возбуждения аппетита и профилактики чахотки посредством велосипедных прогулок. Для прогулок Иван использовал тропу, пролегающую над озером, и вот однажды на этой тропе на него напала стая бродячих псов, не одобрявших велосипедные променады. В результате Иван был сильно покусан и пролежал почти неделю в госпитале при пожарной части в ожидании приговора. Напавших собак обнаружить не удалось, выявить, заразился ли Иван бешенством или остался здоров, тоже, Иван чувствовал себя не очень хорошо, у него болели руки и ноги, и как-то всего выкручивало, хотя остальных признаков водобоязни не наблюдалось.
А через неделю после покусания у него открылось странное, весьма неприятное качество — он стал видеть гниль.
Легенда про покусание моего пращура была изложена в художественной форме, так что сначала я подумал, что это просто переписанное кем-то литературное произведение, а не явь. Но оказалось, что история эта была записана самим Иваном Бенгартом, а в архив попала в составе бумаг, изъятых у моего прапрадеда при обыске.
А прапрадеду пришлось действительно нелегко. Он видел червя, таящегося в только что сорванном яблоке, видел ход упорных жуков-древоточцев под корой вековых сосен, коррозию, поселившуюся в спайках велосипедной рамы, плесень, опутавшую чердак, запасливых крыс, тянувших под домом и амбаром норы. Он чувствовал дурной человеческий запах, знал, что булочница уронила в квашню рукавицы, и каким-то небывалым образом осязал прыщи, обитающие на шее околоточного и прикрытые голландским платком.
Жить с такими качествами было решительно невыносимо, Иван долго мучился, а потом вступил в партию социалистов-революционеров, стал бороться с режимом. Дальнейшая судьба Ивана сложилась кривоколенно, впрочем, это не очень важно. Важно то, что мне, видимо, передались его саркастические и подагрические гены. И тот самый гиперкритический взгляд на действительность, который отметил во мне и Кузовлев.
Короче, вот так я и пришел в журналистику.
Про другого своего прадедушку я вообще молчу. Был он родом из знатного, но обедневшего прусского рода…
Хотя об этом лучше потом.
Глава 4
Нежданный друг
Я выглянул в окно.
Пыли в стеклах много, а я ее специально не протирал, для настоящести.
Так вот, выглянул.
Прямо напротив редакции на моем мопеде сидел какой-то каверзный тип. Сидел, выжимал сцепление, давил на тормоз, довольно нагло себя вел, я разозлился. Очень сильно. То есть совсем очень сильно, даже нащупал в кармане баллончик, хотя с таким хлыщом я мог и без баллона справиться.
Что вот это такое — залезть на чужой мотоцикл и нагло на нем подпрыгивать, а? Разве можно себе такое позволять? Ну ладно, если тебе восемь лет, а тут…
Лет пятнадцать с виду.
В костюме. Никто не ходит в костюме в пятнадцать лет. Ну, разве что на свадьбах, похоронах и на ЕГЭ. Ладно, придется разобраться. Видимо, один из моих недоброжелателей, в последнее время много их у меня завелось, если по моему блокноту, то двадцать три, то есть это из действующих, из активных, потенциальных я вообще не считал. И каждый из этих граждан мечтал плюнуть мне в ухо отравленной слюной во время моего дневного отдыха в подшивках «Крестьянки».
Отправился разбираться.
Будка… Ну, то есть Незабудка поглядела на меня с уважением, сморщила глаз, почесала ухо. А я ей кивнул. Выбежал на улицу.
Пыль, пыльное лето какое-то, даже скоростные поезда пылят, никогда такого не случалось. А этот на мотоцикле так и сидит.
Я приблизился к мотоциклу и сказал:
— Ку-ку.
Наглец обернулся.
— Привет, дружище, — улыбнулся он.
— Привет…
Как-то у меня за ухом заболело, вот когда дужкой очков натрешь, а потом загниет и ночью дергает, вот и сейчас сразу задергало, и сразу в палец, между ухом и пальцем натянулась горячая струна, и этот, который сидел на мотоцикле, он за нее дернул.
— Я вижу, камрад Геннадий неплохо поработал над своим пепелацем, — сказал наглец. — Тюнинг, кастомайзинг, фрезеровка. О, ручки с подогревом! И вообще… Молодцы.
А он изменился, подумал я. И очень. Голос вот как был, так и остался. Хотя, пожалуй, стал повзрослее. И поувереннее. И вообще. Изменился. Солидняк, мне бы так. А времени всего ничего прошло, года два. Или больше уже?
— Двигатель увеличенного объема, дисковые тормоза, тюнинговый бак…
— Ты стал разбираться в технике? — спросил я.
— Приходится, знаешь ли. Положение обязывает, нельзя отставать, ну и все такое. Так где наш Геннадий?
— В Ярославле, в Суворовском училище.
— Вроде же тебя отец хотел в Суворовское… — вспомнил Жмуркин.
— А отправился Генка.
Какая-то мелодрамь, подумал я. Друзья встречаются через двадцать лет, один так и остался сантехником, сидит в трубе, а другой заведует политехническим институтом. Плывут на плоту, песни поют, робинзонят. Тот, кто в трубе, пытается показать, что жизнь удалась. Интересно, кто из нас в трубе?
Неловко. Говорить не о чем, а лет прошло всего немного…
Жмуркин, покоритель подпространства, исследователь жизни, Одиссей экзистенции, человек, устремленный в будущее. Кажется, он хотел стать режиссером. Интересно, стал? Прическу другую сделал, ботинки чистит, в галстуке, что самое странное.
Жмуркин помял галстук.
— Генка
