элемент, поскольку в этот период наблюдалось значительное сокращение неравенства. Неравенство казалось проблемой, которая уходит в прошлое, и это снизило интерес к его изучению. В этом также можно обвинить абстрактный поворот в экономике и финансирование исследований богатыми людьми, но политический климат был, пожалуй, самым важным определяющим фактором. В той экономической теории, которая развивалась на Западе во время холодной войны, не было места исследованиям классового неравенства, а значит, и серьезному изучению распределения доходов - по крайней мере, до тех пор, пока коммунистические страны по ту сторону "железного занавеса" утверждали, что упразднили классы. Каждая сторона должна была настаивать на том, что она более равна и менее классово ориентирована, чем другая.
Искоренение социальной или классовой градации во время холодной войны становится очевидным, когда мы смотрим на историческую эволюцию, которую претерпели сами исследования распределения доходов. Кесней, Смит, Рикардо и Маркс использовали социальные классы как способ организации своего мышления об экономике. Классы были естественными понятиями, вокруг которых "строилось" распределение доходов. Парето перешел к межличностному неравенству, но не забывал о социальной структуре. Место социальных классов заняла элита (высший класс), а место остального населения - точнее, в зависимости от политической системы, элитой могли стать разные социальные слои. Капиталисты в одной системе, бюрократы в другой. Только с появлением Кузнеца социальные классы и элиты исчезли, и внимание переключилось на индивидов, социально дифференцированных по месту жительства (сельские и городские), по роду занятий (сельское хозяйство, промышленность или сфера услуг) и по уровню образования (квалифицированные и неквалифицированные). Но ни одна из этих групп не представляла собой социальный класс в том смысле, в каком его рассматривали классики, - играя определенную роль в процессе производства, - и не составляла элиту. Тенденция к снижению роли социальных маркеров как первичных категорий, через которые мы понимаем неравенство, началась с Кузнеца и продолжилась после него еще сильнее, и, на мой взгляд, это одна из причин регресса исследований распределения доходов во второй половине XX века.
Были и другие причины, по которым исследования распределения доходов отошли на второй план под эгидой экономики холодной войны. Этому посвящена глава 7. Однако здесь стоит отметить, что желательная трехсторонняя структура распалась. Чисто эмпирические исследования (которых было множество) стали не связаны с нарративом, будь то политическим, классовым или международным. Чаще всего нарратив вообще отсутствовал. А там, где нарратив был, как в "теории мировых систем", эмпирики было очень мало. Теоретические исследования, тем временем, становились чрезмерно упрощенными и нереалистичными в своих предположениях, а также телеологическими, поскольку сами предположения диктовали конечные результаты. В таких теоретических исследованиях не было ни нарративной, ни эмпирической части. Ситуация развалилась также из-за чрезмерной специализации в работе над распределением доходов, где ни одно из многочисленных направлений не смогло охватить все три измерения.
Версия экономики холодной войны существовала и в социалистических странах. Эта версия представляла собой упрощенный догматический марксизм, лишенный классового анализа в применении к социалистическим обществам. Как и в западной экономике, неравенство и его причины игнорировались. Нарративные и теоретические части были вытеснены нормативными взглядами на распределение доходов, а эмпирические исследования (в отличие от западных) были немногочисленны из-за отсутствия данных, а если данные и существовали, то были окутаны тайной. Таким образом, исследования распределения доходов в социалистических странах имели в лучшем случае некоторое, часто слабое, эмпирическое содержание, но практически не содержали описаний и теории.
В некоторых странах третьего мира, в частности в Латинской Америке, ситуация была лучше. В течение долгого времени латиноамериканские авторы проводили эмпирические исследования неравенства доходов в своих странах. Но их главное преимущество перед западными экономистами времен холодной войны заключалось в способности привязать эти исследования к структуралистскому нарративу, который связывал международное экономическое и политическое положение этих стран с анализом их внутренних (классовых) структур. Таким образом, теория была гораздо богаче, чем в неоклассической экономике времен холодной войны.
А как насчет исследователей? Кейнс знаменито писал о "редком сочетании даров", которыми должен обладать великий экономист. На мой взгляд, исследователи неравенства доходов должны хорошо знать политику и историю общества, которое они изучают, а также владеть математикой и эмпирическими методами. Они также должны обладать широким "видением" изучаемой темы и знать экономическую историю зарубежных стран, включая их экономическую литературу. Такие качества, объединенные в одном авторе, были в дефиците, возможно, из-за системы образования, которая делала чрезмерный упор на разделение труда и необоснованную специализацию.
Взгляд на наши собственные видения
Преимущество данного подхода заключается в том, что он позволяет нам понять не только авторов, но и наши собственные предубеждения, когда мы рассматриваем неравенство сегодня. Он также позволяет нам лучше понять историческую специфику наших сегодняшних проблем, связанных с неравенством. Наши собственные взгляды не имеют универсального значения, а являются выражением того, что мы видим сегодня в качестве наиболее важных сил, определяющих равенство. Историчность" должна помочь нам осознать, что силы, формирующие неравенство, могут быть разными в разных обществах и в разные времена.
При этом я должен признать, что в этой книге я иногда буду называть наблюдаемый эффект законом - например, упоминать закон Маркса, согласно которому норма прибыли имеет тенденцию к снижению, или закон Парето, или закон, подразумеваемый перевернутой U-образной кривой Кузнеца. Во всех этих случаях правда заключается в том, что это гипотезы и, в лучшем случае, когда они кажутся подтвержденными, тенденции. Термин "закон" заимствован из естественных наук и используется для удобства, но претендует на слишком многое; очевидно, что социальные явления не поддаются столь же предсказательным утверждениям.
Каждое поколение фокусируется на том, что оно считает основными чертами неравенства или его главными причинами. Рассматривая, как наиболее важные экономисты размышляли об этом в прошлом, мы изучаем историю и косвенно задаемся вопросом - или, скорее, отмечаем, - что наш собственный подход ограничен как нашим представлением о современном обществе, так и тем, что мы сегодня считаем ключевыми маркерами неравенства.
Авторы XVIII и XIX веков (как отмечалось выше) почти не занимались вопросами расового и гендерного неравенства, а также тем, как они пересекаются и влияют на общее неравенство. И то, и другое упоминается лишь вскользь. Даже неравенство между нациями, о котором они явно знали (и которое все больше играло роль в мышлении Маркса), не занимало того места, которое оно занимает сегодня. На протяжении большей части XVIII и XIX веков равенство перед законом было лишь желаемой целью.
Хотя почти все обсуждаемые здесь писатели лично сталкивались с юридическим неравенством, оно не играло существенной роли в их творчестве. Кесней считал само собой разумеющимся, что
