находка
В этом городе войну с немцами вели все. Даже Петя, маленький Лидин братишка.
Конечно, об этом мало кому было известно. Пожалуй, никому, кроме Лиды и Марьи Васильевны. Да и они знали далеко не всё.
Как автоматчик никогда не расстаётся со своим автоматом, так и Петя никогда не расставался с рогаткой. По правде сказать, он так и называл свою рогатку — автомат. Когда высоко над городом появлялся немецкий самолёт-разведчик и, оставляя за собой узенький белый след, начинал кружиться в голубом небе, Петя выскакивал с рогаткой за калитку. Зенитные батареи били по самолёту, в небе возникали и таяли белые облачка разрывов, и Петя бил по самолёту из своей рогатки. И когда однажды немецкий самолёт вдруг сорвался и, охваченный пламенем, упал в море, Петя считал вполне вероятным, что это он сбил его.
Так принимал он участие во всех воздушных боях, совершавшихся над городом. Мало того: огнём из своей рогатки отвечал он на огонь артиллерии, обстреливавшей город. Следовательно, принимал он участие и в наземных боях.
Кроме рогатки, у него было много и другого военного имущества. Он подбирал всё, что имело отношение к войне: осколки снарядов, пустые патроны, пуговицы от красноармейских шинелей. Он очень дорожил этим своим военным складом и вёл постоянную борьбу с Марьей Васильевной, которая вечно стремилась вытрясти из его карманов весь этот тяжёлый металлический хлам.
Сегодня ему досталась одна военная вещь необыкновенной ценности. Когда Марья Васильевна чистила на дворе брюки матроса, лежавшего у них в доме, на дорожку выпало что-то маленькое, круглое и покатилось прямо к Петиным ногам. Петя нагнулся и поднял.
Эта маленькая военная вещь была очень похожа на часы. Стёклышко, стрелка, цифры по краям. Но Петя сразу понял, что это не часы. Не слышно никакого тиканья. И стрелка странно мечется из стороны в сторону. И цифр по краям слишком много.
На оборотной стороне этой удивительной вещи была нацарапана какая-то надпись. Одна большая буква оказалась знакомая. Она была похожа на ворота, и Петя знал, что это буква «П». Но с остальными буквами он ещё не был знаком.
Петя не расставался со своей находкой ни на минуту. Он таскал её в кармане и убегал за дом, в кусты, чтобы полюбоваться ею. Он не хотел, чтобы она попалась на глаза Марье Васильевне или Лиде, потому что боялся, как бы её у него не отняли. Зная обычай Марьи Васильевны вытряхивать по ночам его карманы, он вечером, раздевшись, положил драгоценную находку в свой башмак.
Вечером у них была Катя. Она часто бывала у них по вечерам, иногда даже оставалась ночевать, потому что мама её приходила с работы очень поздно. Сейчас Лида и Катя сидели рядом за столом и ели варёную картошку, таская её ложками из большой кастрюли. Окно было плотно закрыто ставнями. Город давно уже обходился без электрического света, и комнату озарял крохотный огонёк, дрожавший, как золотая капля, на конце фитилька, вставленного в аптечную склянку.
Катя молчала. После разговора с Корольковым, после того, как она так осрамилась перед Лидой, приняв бессмысленные слова больного за таинственное донесение, она не в силах была разговаривать.
Лида тоже молчала, искоса поглядывая на Катю. Она понимала, что происходит с Катей, и жалела её. В комнате раздавался только стук ложек по кастрюле; и ещё один звук, странный и жуткий, доносившийся из-за шкафа.
Это был прерывистый, нестройный, протяжный хрип, сопровождаемый каким-то клокотаньем. Там, в той части комнаты, которая отделена была шкафом, лежал раненый матрос Казаченко, и хрип этот был его дыханием. Глаза его были закрыты, он лежал неподвижно; он ничего не понимал и не слышал и только дышал — трудно и громко.
Там же, за шкафом, сидела на стуле Марья Васильевна. По совету доктора она каждые десять минут меняла на его голове мокрое полотенце. Сидела она в темноте — Марья Васильевна нарочно не зажигала за шкафом света, чтобы раненого не беспокоили мухи. Но зато там настежь было открыто окошко, и прохладный ночной ветер врывался в комнату.
— До чего темно! — сказала Марья Васильевна, глянув в окошко. — До чего страшно! Вечер был ясный, а теперь какая-то туча ползёт по небу и гасит звёзды. Днём, при свете, ещё можно кое-как терпеть, но в темноте чересчур страшно.
— Марья Васильевна, я давно хотела вас спросить: почему вы притворяетесь? — проговорила вдруг Катя.
— Что? — испуганно и удивлённо спросила за шкафом Марья Васильевна.
— Ну да, вы всё время притворяетесь, — настойчиво повторила Катя. — Я сначала думала даже, что тут какая-то тайна…
— Я? Притворяюсь? — воскликнула Марья Васильевна.
— Вы притворяетесь, будто вы трусиха.
— Господи, да я всего боюсь! — сказала Марья Васильевна. — В этом ужасном городе, где враг стоит у порога, где снаряды летают по улицам…
Но Кате сегодня хотелось спорить, говорить наперекор.
— Притворяетесь, Марья Васильевна, притворяетесь! Уверяете всех, будто вы трусиха, а на самом деле вы удивительно храбрая.
— Я? Храбрая? — вздохнула Марья Васильевна за шкафом.
— Вы удивительно храбрая женщина, и я сама это видела, — сказала Катя. — Когда снаряды рвались вокруг детского дома на Рыбацкой улице и всё горело кругом, вы много раз прошли сквозь огонь и ходили туда и обратно до тех пор, пока всех детей не снесли в погреб.
— Как будто я одна ходила тогда в детский дом! — сказала Марья Васильевна. — Тогда много женщин туда побежало. А что было делать? Если б мы не ходили, всех детей убило бы. А я так боялась, так боялась! Я после этого случая твёрдо решила взять Петю, Лиду и бежать из города куда глаза глядят!
— Да ведь не убежали, — сказала Катя.
— Ты ведь знаешь, отчего я не убежала, — ответила Марья Васильевна. — Из-за этого раненого молодого человека. Не могу же я его бросить! А вот ему станет лучше немного, я сдам его в госпиталь и убегу.
— И опять не убежите. Опять вас что-нибудь задержит.
— Ну нет, теперь уж ни за что не останусь, — сказала Марья Васильевна. — С какой стати мне такую муку терпеть?
На этом разговор оборвался. Катя замолчала. Ей захотелось побыть одной, подумать в тишине.
— Марья Васильевна, поешьте картошки, — предложила она внезапно, — а я посижу с ним.
Марья Васильевна постоянно боялась, что раненый свалится с кровати, и ни на минуту не оставляла его одного. Она усадила Катю на стул за шкафом, а сама пошла ужинать.
Голова раненого смутно темнела на подушке. При каждом вздохе он вздрагивал и дёргался всем телом. Большая рука его свесилась
