этих режимов, потому что во всех практических отношениях они являются персоналистскими диктатурами. Например, Жан-Бедель Бокасса пришел к власти в Центральноафриканской Республике в качестве военного диктатора, возглавил политическую партию в однопартийном государстве и провозгласил себя императором незадолго до того, как был свергнут. Эти институциональные повороты не изменили природу правления Бокассы, которое всегда оставалось персоналистским.
Поскольку ни сам Бокасса, ни его партия никогда не участвовали в выборах, этот случай можно расположить близко к вершине А диаграммы. Тем не менее есть много примеров персоналистских диктатур, как исторических (например, режим Альфредо Стресснера в Парагвае и режим семьи Сомосы в Никарагуа), так и нынешних, которые допускали многопартийные выборы. В своем нынешнем виде режим Владимира Путина в России относится к этой категории.
Применимо ли понятие специфической для режима институционализации к персоналистским диктатурам? Если мы говорим о формальной институционализации, определяемой в конституционных или, шире, юридических терминах, то это, безусловно, не так. Тем не менее возможна некоторая неформальная институционализация. Вслед за Брюсом Буэно де Мескита (2003) назовем правящую коалицию персоналистской диктатуры «внутренним кругом». Тогда можно выделить две различные конфигурации этой коалиции.
С одной стороны, возможно, что члены внутреннего круга обладают личными ресурсами, которые делают их достаточно сильными, чтобы противостоять – открыто или тайно – произвольным решениям верховного лидера и преследовать свои собственные политические и/или политические цели, по крайней мере в некоторых областях управления. Характер этих ресурсов может быть близок к тому, что наблюдается в институционализированных авторитарных режимах: принадлежность к семье диктатора; командные должности в вооруженных силах, службах безопасности, правоохранительных органах и т. д.; высшие руководящие должности в доминирующей партии. Разумеется, важны и экономические ресурсы.
Двухмерную схему можно легко свернуть в набор из пяти отдельных категорий: монархии, партийные режимы, военные режимы, неэлекторальные персоналистские режимы и электоральные персоналистские режимы. Однако решающее преимущество двухмерной схемы заключается в том, что она позволяет проследить динамику авторитарных режимов во времени, выявляя их конкретные конфигурации на разных этапах их развития.
2.2 Электоральный авторитаризм и экономическое развитие
Способность обеспечивать экономическое развитие – это ключевой показатель эффективности политического режима. Нет хорошей экономической политики, которая годилась бы на все времена. Экономика – как маятник. Сегодня важно сдержать инфляцию, завтра – стимулировать экономический рост; сегодня обостряется проблема общественного неравенства, а завтра понадобится пресечь социальное иждивенчество. Экономическую политику проводит государство. Отсюда следует, что государственное устройство, а в более конкретных терминах – политический режим, нуждается в такой организации, которая позволила бы менять курс и проводить экономические реформы своевременно, быстро и с максимальной отдачей. Электоральный авторитаризм справляется с этим хуже других режимов. Поговорим о том почему.
Но начнем с других политических режимов. Это нужно хотя бы потому, что они позволяют представить логику резких изменений экономического курса гораздо более отчетливо, чем электоральный авторитаризм с его имитационной, вполне сознательно смазанной структурой стимулов. Будем двигаться по пути от простого к сложному. И конечно, нет ничего проще, чем изменение экономического курса в условиях демократии. Политические партии и кандидаты выходят на выборы со своими идеями по поводу экономической политики. Если избиратели считают, что действующее руководство страны не справляется с обеспечением общественного благосостояния – а это по справедливости считается главной задачей любого правительства, – то они голосуют за оппозицию. Она приходит к власти и меняет экономический курс.
Разумеется, эта картинка слишком проста для того, чтобы быть вполне правдивой. Есть нюансы. Во-первых, экономическая политика в условиях демократии должна учитывать интересы доминирующих в народнохозяйственном комплексе групп. Эти интересы далеко не всегда совпадают. Но определенная общность, как правило, наблюдается. Она служит базой для компромиссов, которые предотвращают изменения экономического курса, угрожающие интересам правящего класса в целом. Поэтому, например, остается несбыточной мечта коммунистов о том, что можно прийти к власти демократически путем и радикально изменить структуру собственности. Многие пытались. Однако не только «мирная социалистическая революция», но и гораздо более умеренные стратегии реформ терпели провал из-за консолидированного сопротивления правящих классов.
Во-вторых, экономическая политика в условиях демократии должна учитывать предпочтения избирателей. Если ты выступаешь за свободно-рыночные реформы, а избиратели в огромной массе хотят социальной справедливости, то ты проиграешь выборы. Их выиграет тот, кто пойдет навстречу предпочтениям масс. Можно, конечно, скрыть свои реальные намерения и сказать избирателям то, что они хотят услышать, а потом сделать совсем по-другому. Но в среднесрочной перспективе за это придется заплатить, отказавшись от политической карьеры, потому что люди увидят обман и накажут за него на следующих выборах. В этом убедились на опыте многие инициаторы радикальных реформ в 1980-х и 1990-х, особенно в Латинской Америке.
Таким образом, демократия создает две структуры стимулов и контрстимулов к преобразованиям, которые в реальности уравновешивают друг друга. Консерватизм правящего класса сдерживает реформы, но в ходе конкуренции между отдельными его группами побеждает та, которая находит путь к умам избирателей и не обманывает их ожиданий. В итоге проводится экономическая политика, которая, будучи прагматичной, в то же время не закрывает пути к серьезным преобразованиям. Социал-демократы не уничтожили капитализм, но привнесли в него базовую практику социального государства. Неолибералы не смогли уничтожить социальное государство, но дали экономике новый стимул, когда активизировали рыночные силы.
Жесткий – то есть лишенный электоральной составляющей – авторитаризм решает проблему экономических преобразований иначе. Диктатуры не всегда консервативны. Даже если они устанавливаются под сугубо консервативными лозунгами, они способны стать проводниками далеко идущих структурных преобразований. Вспомним Пиночета и некоторых других латиноамериканских диктаторов. И, конечно, нет нужды подробно говорить о роли авторитаризма в проведении экономических преобразований радикального левого толка.
Это и понятно. Теоретически жесткий авторитаризм идеально подходит для реформирования экономики. Его установление обычно связано с победой одной из фракций правящего класса над всеми другими. Отпадает нужда в сдерживающих реформаторский пыл компромиссах. Целые слои правящего класса можно просто отправить на свалку истории. И, разумеется, не нужно думать о предпочтениях избирателей, потому что их нет. Есть подданные. Им можно промыть мозги пропагандой. Можно отвлечь их внимание внешнеполитическими авантюрами. Средств достаточно.
Проблема с жестким авторитаризмом состоит в том, что когда основные интересы доминирующей группы удовлетворены, то стимулы к дальнейшим экономическим преобразованиям исчезают начисто. Идеальный мир уже здесь. Поэтому на смену преобразованиям, какими бы радикальными они ни были, в условиях жесткого авторитаризма всегда приходит застой, обусловленный консервацией устаревших экономических структур. Мы в России хорошо это знаем по историческому опыту.
Электоральные авторитарные режимы отличаются и от демократий, и от жестких авторитарных режимов по нескольким основным параметрам, и каждое из этих различий важно для нашего понимания того, почему эти режимы препятствуют экономическим преобразованиям.
