Я уселся на диван и вновь задумался о Герое, мысленно твердя себе, что это в последний раз, что призрак ушел. Однако я лгал себе и знал, что лгу. Герой будил меня по ночам, Герой ждал, притаившись во мраке, в темных закоулках, в стерильных глубинах моих снов, в патроннике моего пистолета. Как и при жизни, Герой делал лишь то, что ему заблагорассудится.
Поднявшись, я подошел к телефону. Снаружи за окном, в школьном дворе напротив началось какое-то шевеление: местная шпана обнаружила свое присутствие — ребята, рассевшись в глубоких каменных проемах, покуривали марихуану, потягивали пиво. Почему бы и нет? Когда я был местной шпаной, я делал то же самое. И я, и Фил, и Энджи, и Бубба, и Уолдо, и все прочие.
Я набрал прямой рабочий номер Ричи, надеясь еще застать его в редакции, — он засиживался там допоздна. Первый же гудок был прерван его голосом: «Редакция. Одну минуту», — после чего густым сиропом полилась мелодия из «Великолепной семерки».
Потом, еще не успев толком задать себе вопрос из серии «Что неправильно на этой картинке?», я уже получил ответ. Музыка! Со школьного двора не слышалось музыки. А панки, хоть это и выдает их присутствие, шагу не ступят без своих кассетников — им это, как они выражаются «в лом».
Сквозь неплотно задернутые шторы я рассматривал двор. Все замерло. Ни огоньков сигарет, ни поблескивания бутылок. Я напрягал зрение, вглядываясь в то место, где еще совсем недавно видел то и другое. Двор был Е-образной формы, только без средней перекладины. Боковые стены выдавались на добрых два метра, и в этих углах лежали густые тени. Шевеление было справа от меня.
Я очень надеялся, что там чиркнут спичкой. В кино, когда за детективом следят, идиот преследователь всегда зажигает спичку, чтобы главному герою легче было его обнаружить. Тут до меня дошло, что я валяю дурака и сам с собой разыгрываю шпионский фильм. Может быть, там вообще была кошка.
Тем не менее я продолжал наблюдать.
— Редакция, — отозвался голос Ричи.
— Ты это уже говорил.
— Ми-и-иста Кензи, — с утрированным негритянским выговором сказал он. — Как вы поживаете?
— Замечательно. Слышал, вы сегодня опять с ног до головы обделали сенатора Малкерна?
— Но жить-то чем-то надо?! Бегемоты, притворяющиеся китами, будут загарпунены.
Держу пари, это изречение висело у него над столом.
— Скажи, пожалуйста, — спросил я, — какой самый важный законопроект рассматривался на этой сессии нашего сената?
— Самый важный… — раздумывая, протянул Ричи. — Нет вопроса — законопроект о борьбе с уличным терроризмом.
На школьном дворе снова началось шевеление.
— Да?
— Да. Если он пройдет, все шайки автоматически становятся «уличными террористическими организациями», то есть любого хулигана можно закатать за решетку просто потому, что он член шайки. Проще говоря…
— Вот-вот, говори попроще, и я буду понимать лучше.
— Постараюсь. Так вот, проще говоря, шайки будут рассматриваться как военизированные формирования, чьи интересы входят в прямое противоречие с интересами штата, и следовательно — как вражеская армия, вторгшаяся на нашу территорию. Каждый, кто носит какие-либо знаки отличия, свидетельствующие о его принадлежности к банде, — пусть даже бейсболки с надписью «Рэйдеры», — совершает измену. И прямиком отправляется в тюрьму.
— И что же, примут этот законопроект?
— Скорей всего. Очень большая вероятность, если учесть, до какой степени люди мечтают избавиться от уличной шпаны.
— Ну?
— Вот тебе и «ну»: через полгода он обретет силу закона. Одно дело разглагольствовать: мы, мол, объявляем смертельную войну уличной преступности, каленым железом выжжем, поганой метлой выметем всякую нечисть из нашего города, и плевать нам на гражданские права. И совсем другое — когда все это будет происходить в действительности. Это уже довольно близко к фашизму. Роксбэри и Дорчестер превратятся в зону военных действий, и над головой будут день и ночь сновать вертолеты… А почему тебя это так интересует?
Я мысленно попытался представить, что может быть общего у Малкерна, Полсона или Вернана со всем этим, — и у меня ничего не получилось. Малкерн, дорожа репутацией первого сенатского либерала, никогда в жизни открыто не поддержит ничего в этом роде. С другой стороны, Малкерн как прагматик не станет защищать уличную преступность. Гораздо вероятней, что, когда будет рассматриваться этот билль, он просто возьмет отпуск на недельку.
— Когда планируется рассмотрение?
— В следующий понедельник, третьего июля.
— Больше ничего судьбоносного?
— Да нет, вроде ничего. Еще проведут закон «Семь лет без взаимности».
Об этом я слышал. Семь лет тюрьмы всякому, уличенному в попытках растления малолетних. И никаких условно-досрочных, никаких поручительств, «честных слов» или залогов. Плохо лишь, что не пожизненное, которое приговоренный должен будет отбывать среди широких масс заключенных, таким образом регулярно получая назад то, что любил отдавать.
— Чем вызван столь живой интерес, Патрик? — снова спросил Ричи.
В памяти прокрутилось оставленное Малкерном сообщение, и на кратчайший миг я задумался — не сказать ли об этом Ричи. Будешь знать, Малкерн, как обращаться ко мне с просьбами немного приструнить ретивого журналиста. Но я не сомневался: Ричи без вариантов вставит это в свою следующую колонку и попросит набрать жирным шрифтом, а после того как я, выражаясь высоким стилем, подложу сенатору такую свинью, лучше всего мне будет сесть в ванну и вскрыть себе вены.
— Да раскручиваю я тут одно дельце, — ответил я. — Очень конфиденциальное.
— Когда-нибудь расскажешь.
— Когда-нибудь расскажу.
— Ну и ладно. — Ричи не давит на меня, а я на него. Мы признаем друг за другом право сказать «нет», и это одна из причин того, что мы дружим. — Ну, а как твоя напарница? Еще не снизошла до тебя? — Он фыркнул.
— Она замужем.
— Велика важность. Ты тоже раньше был женат. Сочувствую, Патрик: каждый день, целый день так тесно общаешься с этой красоткой, а она тебе до сих пор не дала… повода. Это ж пытка. Так и спятить недолго.
Ричи порой кажется, что он страшно остроумен.
— Ладно, мне пора, — сказал я. В темном углу двора опять что-то шевельнулось. — Надо бы нам с тобой как-нибудь пивка попить.
— Энджи захватишь? — Я слышал, как он давится от смеха.
— Если соизволит.
— Заметано. Я пришлю тебе материалы по этим законопроектам.
— Gracias.
Он повесил трубку, а я сел у окна и принялся наблюдать за двором через щель в занавеске. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь я различал в тени что-то крупное. Куст? Дерево? Камень? Животное? Не знаю, но что-то там было. Я подумал, не позвать ли на подмогу Буббу: он очень хорош для таких вот ситуаций — когда не знаешь, как все обернется и во что вляпаешься. Однако Бубба звонил из бара. Плохая примета. Если даже мне удастся выволочь его из-за стойки, он непременно захочет не исследовать проблему, а ликвидировать ее. Нет, Буббу следует использовать осмотрительно и только в случаях крайней необходимости — как тротил.
