поставила перед ним еще одну кружку пива.
— Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, — сказала Хельга.
— Но тогда было дороже, — удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.
— Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, — укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, — Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.
— Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… — затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.
Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред — большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.
У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.
— Это все мой Тодрик, — отвлекла Хельга от мелодичного голоса, — Муж-то у меня почил пару весен назад.
— Рубек умер? Сочувствую, — изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.
— Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?
Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.
— Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! — крикнул кто-то из глубины таверны.
— Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! — поддержали его нетрезво.
— Ишь ты, другое им подавай, — проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, — Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, — Хельга понизила голос, — Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.
— Ты разбавляешь, когда они совсем пьяны, — так же тихо ответил Фолкмар, — Но тогда уже совсем нет разницы. Хмельная голова перед сном не трезвеет.
— Да она всегда разбавляет, — громко пробасил кто-то из-за спины, а Хельга закатила глаза, — Не верьте ей, обманывает, гадюка!
— Слышал? Вот и жди от них благодарности.
Тодрик подошел к девушке. Пока он шептал ей что-то на ухо, завсегдатаи обсуждали Торвальда. Купец в длинном шерстяном халате сказал, что этих ящериц наловил в молодости столько, что можно солить в бочке. Только почему-то никто о нем не поет и баллады не слагает. Невысокий солдат в походной кольчуге добавил, что, видимо, ему и девки не дают, раз после стольких ящериц он так и не женился. Под дружный хохот таверны откинулась синяя ткань кукольного театра.
Девушка переместила стул к краю сцены, чтобы все увидели представление.
— Давай, Крепкая Элья! — поддержал ее невысокий солдат, — Спой покрепче, да чтоб не как эта моча, что Хельга по ночам подает!
— Аааа…. Аааа… вначале была тьмааа, — затянула девушка, а в театре закружили деревянные звезды, — Тьма вспыхнула, вспыхнула она… и в небе заплясали звезды, заплясали, пели, танцевали… все двенадцать заплясали… И Мать, и Жница, по небу скачущий Гонец… ай яй яй, скачущий на Жеребце Гонец… — на темно-синем тряпичном фоне стройным рядом шагали друг за другом звезды, но потом заняли привычные места на небе. Созвездие Жеребца пестрело серебряной звездой копыт, красной в груди, заменяющей сердце, синими на спине и хвосте, и яркой зеленой в глазницах, — Стоило копытами блеснуть, и вот, на небе Млечный Путь, ай яй яй, на небе Млечный Путь… Дева сшила небо-полотно, покрыто звездами оно… с тех пор покрыто звездами оно…
— Питались они нектаром Солнца, пили родники Луны у себя в чертогах и смотрели вниз на людей, — послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, — Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, — звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, — А вот о них! — На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья — в красной рубахе и с седой длинной бородой, — в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, — Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!
В зале послышались смешки.
— Шороху на небе и земле, война на небе и земле, — пропела Элья, — Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…
Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.
— Квасите, бездельники? — спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, — Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!
На этот раз смех уверенно прошелся по головам.
Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.
— И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, — пела Элья под бодрый шаг куклы, — Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…
—
