Следующий день оказался субботним, и я отправилась на блошиные рынки — в Клиньянкур и Монрей — для чего мне потребовалось несколько раз сделать пересадку в метро и основательно пройтись. Вернулась я со скудной добычей, несколькими отличными старинными вещами из полотна, однако движение помогало мне избавиться от мыслей. И в какой-то момент, носясь по Парижу, я поняла, что за мной следят. Возможно, Кроуфорд Лейк и скреплял собственные сделки рукопожатием, однако за выполнением их он следил. Красавчик Антонио следовал за мной повсюду. Досадная подробность, однако я решила воспользоваться ей к собственному благу. Сначала Антонио, похоже, считал, что я не замечаю его, однако я постаралась приветливым движением руки вывести его из этого заблуждения. Ответив аналогичным жестом, он не стал приближаться ко мне, что меня вполне устраивало, однако перестал прятаться.
В воскресенье я отправилась на блошиный рынок в Ванве к знакомому букинисту и приобрела у него изданные в 1924 году Касыды сэра Ричарда Френсиса Бартона[4]для клиента, который собирает труды сэра Ричарда. После я посетила букинистов на берегу Сены и обнаружила две превосходные карты, которые, на мой взгляд, должны были понравиться Мэттью Райту, моему любимому клиенту, специализирующемуся на собирании карт.
В паузах между всеми этими делами я успела выпить, наверное, галлон кофе и прочесть целую груду газет. Насколько можно было судить, европейские новости существенно не изменились со времени моего последнего визита на континент. Если верить газетам, итальянское правительство снова объявило войну организованной преступности, по всей видимости, потерпев поражение в предыдущем заходе, как и во всех предшествовавших ему. Французские водители грузовиков, напротив, объявили войну собственному правительству, британские фермеры решили воевать против своего, а ирландские рыбаки, всегда готовые к драке, начали битву с рыбаками испанскими, якобы нарушавшими правила лова. Посреди всеобщей воинственности некоторый отдых глазу даровало сообщение о некоем чиновнике германского министерства культуры, утверждавшем, что в комментариях его по поводу соперничества рас следует усматривать не антисемитский выпад, а восхищение расцветом разнообразия в новой Германии, и еще одна заметка, посвященная итальянскому дельцу Джанпьеро Понте. Оставив свой миланский кабинет вечером в пятницу, он отправился не к жене и детям — чего следовало бы ожидать — а в Тоскану, в свой загородный дом. Оказавшись там синьор Понте или свалился, или спрыгнул, или был столкнут с обрыва. Хотя несчастный случай не исключался — на сей счет даже велась какая-то нелепая дискуссия — началось расследование состояния его дел, в ходе которого немедленно выяснилось, что в последние дни перед падением у покойного бизнесмена были серьезные финансовые неприятности. Повествование подкрепляли фото скорбящей вдовы, очаровательной Евгении Понте, и его красивых детей.
* * *
Посреди начинающих становиться скучными дней, остроту которым придавало только беспокойство за Роба, на маленькой улочке возле бульвара Сен Жермен, где я остановилась возле какой-то витрины, со мной приключился, пожалуй, не страшный, но все-таки тревожный случай. Прежде чем успела сообразить, что происходит, меня окружила стая цыганок, одна из которых попыталась вырвать у меня из рук сумочку. Припав спиной к стене, я постаралась удержать ее, не понимая, впрочем, каким образом можно избавиться от них. Я сумела придумать один только вариант и закричала. Помощь подоспела в считанные секунды, возникший невесть откуда Антонио ворвался в толпу и извлек меня из самой гущи.
— Мольто граци,[5]Антонио, — поблагодарила я.
— Плохо, — промолвил он, осторожно подбирая английские слова. — Надо быть более осторожной.
— Не могу ли я угостить вас? — предложила я. — Кофе или чем-нибудь другим? В знак благодарности.
— Мне не позволено вступать в сношение с вами, — ответил он и поправился, заметив удивление на моем лице. — То есть говорить. Однако мне важно попрактиковаться в английском, — продолжил он. — Значит, говорим по-английски, о'кей?
— О'кей, — согласилась я.
— Тогда мы можем и выпить. Интересно, есть ли у них итальянские вина?
— Спрошу, — пообещала я. Вопрос мой явно привел официанта в ужас. — Только французские, Антонио.
— Сойдет, — сказал он без особой радости на лице.
Я заказала отличное Коте дю Рон.
— И как продвигается ваша работа? — спросил он после нескольких пробных глотков.
— Не быстро.
— Да, — согласился он. — Как, по-вашему, много ли дней нам придется еще провести здесь?
— Надеюсь, что нет.
— И я тоже, — проговорил он. — Мне не понравился мужчина, с которым вы встречались.
Он приложил руку к сердцу, повторяя любимую манеру Буше.
— По-моему, он хочет успеха, но всегда оказывается неудачником. С такими людьми не следует иметь дела. Они тянут тебя вниз. Ты становишься таким же, как и они.
— Интересная мысль, Антонио, — сказала я. Итак, мой собеседник оказался не просто красавчиком, но и умницей. Он весьма точно определил природу Буше, причем сделал это со значительного расстояния. — Однако мистер Лейк хочет, чтобы я имела с ним дело, поэтому ничего другого мне не остается?
— Понимаю, — согласился он. — Вы ведь не замужем?
— Да.
— Однако у вас есть приятель.
— Да, есть. Он полисмен.
— Полисмен? Опасная работа. Волнуетесь за него?
— Волнуюсь и притом прямо сейчас.
— Скверно. А я, вот, за свою девушку волнуюсь. Дело у нее, конечно, не опасное. Как у вашего полисмена. Она работает кассиром в банке. Но я все-таки беспокоюсь. У вас есть фотография вашего полисмена?
— Увы, нет, — призналась я. — А надо бы иметь при себе.
— Плохо это. А у меня фото есть, — проговорил он, извлекая уже потрепанный снимок из бумажника. — Вот.
— Очаровательна, — сказала я, увидев фотографию хорошенькой, но вполне обыкновенной девицы. — Как ее зовут?
— Тереза, — пояснил он, — и она действительно очаровательна. В том-то вся и беда. Она как прекрасный цветок, вокруг которого жужжит множество пчел. Поэтому я и опасаюсь, что во время моего отсутствия другая пчела займет мое место.
Я попыталась не улыбнуться.
— Антонио, но вы и сами недурны собой. Не сомневаюсь, что она обрадуется вашему возвращению.
— Внешность это еще не все, — возразил он. — Тереза — феминистка.
Слово это заставило нас обоих ненадолго задуматься.
