и знакомым, как дядя Аполлон.
Но как раз в эти минуты за моей спиной раздавался глухой, словно доносившийся из соседней комнаты голос Пушкевича:
– Нет у него никаких родных.
– Как нет? Есть! – вступался я за умчавшегося дядю Аполлона. – У всех есть родные!
– У всех есть, а у него нет. Он же приезжий…
Я так и не понял, радуется управдом, что у дяди Аполлона нет родных, или сочувствует ему. Он никогда не улыбался, никого не хвалил, вечно казался недовольным. Словно в целом мире не было человека, который пришелся бы ему по сердцу.
Справедливости ради надо сказать, что «Иван-виллис» редко возвращался домой своим ходом. Чаще всего сердобольный самосвал вез его на буксире. И тогда у обоих – у хозяина и его старой машины – вид был сконфуженный, виноватый и вместе с тем счастливый. Ведь они смогли, сорвались с места, мчались по дорогам, как в былые годы. Ну а если в конце пути не хватило силенок, что поделаешь!
Куда уезжал дядя Аполлон в те счастливые дни, когда «Иван-виллис» заводился, оставалось для меня тайной.
Я хотел расспросить его об этом, но каждый раз не решался. Только однажды, набравшись храбрости, я начал разговор издалека:
– Откуда у вас «Иван-виллис»?
– Откуда? – Новый жилец провел руками по венку уцелевших волос, и глаза его заблестели. – Я нашел его на свалке.
– На свалке?
В моем голосе звучало разочарование, но дядя Аполлон как бы не заметил этого. Он начал рассказывать.
– Обычно истории заканчиваются на свалке, а тут все началось по новой, – задумчиво произнес он. – Я еду на своем автогрузовике среди гор ржавого железа и вдруг вижу – «Иван-виллис»! Старый знакомый, фронтовой друг, можно сказать! Стоит и смотрит на меня, да так печально, словно чувствует, что через мгновение тяжеленная клин-баба рухнет на него и превратит в железную лепешку. И фары, как глаза, спрашивают меня: «Помнишь, сколько раз я спасал тебя от смерти?» Как не помнить! Я тут же соскочил на землю и бросился к «Ивану-виллису», не беря в толк, что над головой покачивается болванка весом в полтонны… Очнулся я от крика крановщика: «Голуб! Тебе что, жить надоело? А мне за тебя срок отбывать?» – «Ладно, – отвечаю, – все обошлось. Я друга фронтового встретил. Мы вместе с ним пол-Европы исколесили, что немаловажно». А сам глажу его, рассматриваю знакомые вмятины, царапины, следы от пуль и осколков. Он! Не может быть сомнений – он! «Иван-виллис» собственной персоной. Подогнал я автопогрузчик, мягко подхватил «Ивана-виллиса», словно взял его на руки, и повез в безопасное место.
Дядя Аполлон разволновался, словно заново переживая встречу с фронтовым другом. А мне не терпелось поскорее узнать, что было дальше.
– Что было дальше? Написал я заявление и отправился к начальнику шихтового двора – так называется эта железная свалка. «Что у тебя, Голуб?» – «Заявление… если не возражаете». Протягиваю ему бумагу, а он читает, и у него брови от удивления лезут на лоб. «Зачем тебе эта развалюха? Тебе, как ветерану, „Запорожец' полагается вне очереди». – «Не нужен мне „Запорожец", говорю, дайте мне моего „Ивана-виллиса“… В память о Великой Отечественной». – «Что ты с ним будешь делать? Безумный!» – «Ремонт сделаю, по одному старому адресу съезжу». Начальник долго думал, потом махнул рукой: «Ладно, забирай своего козла!» – Дядя Аполлон вдруг прервал свой рассказ и взглянул на часы. – Ба! Через двадцать минут прибывает поезд кавказского направления. Еду, если не возражаешь!
Машина сорвалась с места и скрылась за поворотом, оставляя меня в неведении, зачем дяде Аполлону понадобился поезд кавказского направления?
– Поехал на вокзал калымить, – мрачно произнес управдом.
– Почему вы не любите дядю Аполлона? – вырвалось у меня. – Он честный!
– Честный! На вокзал как на работу ездит… На собственной машине. Зачем?
Я не мог ему ответить, не мог защитить собственного друга. Я побежал на вокзал, чтобы выяснить, что там делает дядя Аполлон.
На вокзале было многолюдно и шумно. Только что прибыл поезд, и перрон гудел и двигался. Носильщики катили свои тележки. Я пробирался сквозь толпу в поисках своего друга, но его нигде не было. И только когда поезд ушел и перрон опустел, я увидел дядю Аполлона.
Вид у него был печальный и растерянный. Он медленно шел, не замечая носильщиков и пассажиров. Он и меня не заметил.
– Дядя Аполлон!
Он поднял тяжелую голову.
– Это ты, Валера?
– Что же вы не калымите? – неуверенно спросил я.
От моих слов его передернуло, он как бы очнулся, и брови его поднялись в недоумении.
– Ты о чем, Валера? Кто тебе сказал такую чушь собачью?
– Он, – ответил я и почувствовал горький прилив стыда.
– И ты решил проверить? Правильно! У нас люди часто на слово верят, когда о других говорят плохо… Хочешь знать, зачем я на вокзал езжу… каждый день? Жду своего Командира. Он должен вернуться с лечения. И все не едет. Завтра снова приду к поезду, если не возражаешь.
Молоденький носильщик, катя мимо нас свою тележку, подмигнул дяде Аполлону и сказал:
– Тебе, дядя, к нам надо идти работать. С твоей силищей цены тебе не будет!
– Вполне вероятно, – пробормотал мой спутник. И мы побрели домой.
Да, каждый день, как на работу, новый жилец ездил на вокзал к поездам кавказского направления в надежде встретить своего Командира. И
