а затем пробрал такой холод, как будто я вот-вот заболею. Ну почему я не выбрала другой вариант! Сейчас стояла бы с двойкой в кармане!
Но ничего не оставалось. Пришлось как ни в чем не бывало послушно встать где-то в середине очереди за Рикке-Урсулой.
Все нервно переминались с ноги на ногу, так что казалось, будто очередь двигается, даже когда она стояла на месте. Оставались невозмутимыми только наблюдавшие в сторонке Оле и Элиса, они смеялись и веселились, словно их ничуть не волновало, что никто не хочет присоединиться к их затее.
Герда вытащила первую карту, посмотрела на нее и прижала к груди, но ни облегчения, ни разочарования на лице видно не было. Большой Ханс расхохотался и показал всем тройку. Себастьян тоже рассмеялся, но не так громко — ему досталась восьмерка бубен. Очередь потихоньку сокращалась, кто-то ликовал, кто-то замолкал, но большинство так же, как Герда, прижимали карту к груди, пока тянули остальные.
Настал черед Рикке-Урсулы. Она секунду помедлила, взяла верхнюю карту и испустила облегченный вздох. У нее оказалась пятерка. Теперь моя очередь.
Я сразу поняла, что сверху не двойка. Шероховатый край виднелся на несколько карт ниже. Мгновение я размышляла, как ненароком рассыпать колоду, а потом, собрав карты, словно случайно положить наверх двойку. Но Ричард стал торопить меня сзади, и ничего не оставалось, как поднять верхнюю карту, золотая окантовка которой в каждом уголке была целой и блестящей.
Пиковый туз.
Тринадцать из тринадцати это тринадцать.
В обморок я не упала.
Но ничего не осознавала, пока остальные заканчивали тянуть жребий. В себя я пришла, только когда оказалась в кругу вместе с Оле, Элисой, Ян-Йоханом, Ричардом и Благочестивым Каем. Теперь все решал Оле.
— Встречаемся в одиннадцать в велосипедном сарае Ричарда. Оттуда до кладбища рукой подать.
— Это не очень хорошая идея, — дрожащим голосом произнес Благочестивый Кай. — И меня могут исключить из Миссии.
— И я не считаю это хорошей идеей. — Элиса тоже струсила. — Может, я отдам что-нибудь другое? Например, часы. — Элиса протянула руку, показывая красные наручные часы, которые ей купил папа, когда она переезжала к дедушке с бабушкой.
Оле покачал головой.
— Мой плеер? — Элиса хлопнула по карману, где, как мы знали, она прятала маленькое чудо, с которым никто в классе конкурировать не мог.
На самом деле я не думаю, что Элиса расстраивалась из-за того, что мы собирались выкопать ее братика. Мне кажется, она боялась, что об этом узнают родители и отошлют ее из дома навсегда. Потому что, когда Оле ответил, что об этом и речи быть не может, она не стала настаивать. А лишь сказала:
— Нужно хорошенько запомнить, как лежат цветы, чтобы вернуть их на то же место.
Затем Оле распорядился, чтобы Ян-Йохан прихватил лопату, другую можно будет взять в сарае с инструментами родителей Ричарда. С Благочестивого Кая причиталась тележка для газет, а с нас с Элисой — по фонарику. Сам Оле позаботится о метле, чтобы очистить гроб от грязи.
При упоминании последнего Благочестивому Каю явно стало не по себе, и мне кажется, он был готов расплакаться, когда Оле сказал, что дело решенное: в одиннадцать в велосипедном сарае Ричарда.
X
Я поставила будильник на половину одиннадцатого, но это было излишне. Мне так и не удалось заснуть, я пролежала в кровати с открытыми глазами почти полтора часа, пока не настало время вставать. Ровно в десять двадцать пять я вылезла из кровати, выключила будильник и надела джинсы и свитер. Затем сунула ноги в резиновые сапоги и схватила фонарик, который заранее положила на стол. Из гостиной доносились приглушенные звуки телевизора. К счастью, дом у нас был одноэтажный, и мне удалось незаметно вылезти из окна моей комнаты. Я подперла окно книгой, чтобы оно не закрылось, и двинулась в путь.
На улице оказалось холоднее, чем я думала.
Я замерзла в легком свитере, и, чтобы согреться, пришлось похлопывать по себе руками. У меня возникла мысль вернуться в кровать. Но это бы не помогло, так как Оле всех заверил, что, если кто-то не явится к Ричарду, остальные разойдутся по домам, и этот кто-то должен будет все сделать в одиночку следующим вечером. Одна лишь мысль о том, чтобы пойти одной ночью на кладбище, заставила меня поторопиться. Пока я бежала, успела согреться.
Без десяти одиннадцать я уже стояла возле сарая Ричарда. Ян-Йохан с Благочестивым Каем пришли еще раньше. Вскоре появилась и Элиса, а за ней в проеме подсобного помещения своего дома показался и Ричард. Ровно в одиннадцать явился Оле.
— Идем, — сказал он, удостоверившись, что все готово: две лопаты, фонарики и тележка Благочестивого Кая.
Пока мы крались по улицам к церкви, никто из нас не вымолвил ни слова.
Город тоже безмолвствовал.
По вечерам жизнь в Тэринге замирала, что уж говорить об обычном вторнике в столь поздний час. Мы шли вплотную к садовым изгородям по улице Ричарда, свернули на улицу, где жили Себастьян с Лаурой, пронеслись мимо пекарни, проскользнули по тропинке за домом Рикке-Урсулы, выходившим на главную улицу Тэринга, и добрались до кладбищенского холма, не встретив ни души, кроме двух любвеобильных котов, которых Оле прогнал, дав им пинка.
Холм, на котором располагалось кладбище, был крутым, а тропинка между могилами засыпана мелким гравием. Нам пришлось оставить тележку возле кованой калитки. Благочестивому Каю затея по-прежнему не нравилась, но Оле пообещал его поколотить, если тот будет еще возникать.
Желтые фонари освещали улицы мертвенно-бледным, слегка пугающим светом. С дороги кладбища не было видно из-за больших елей, они защищали его от любопытных взглядов прохожих, но также заслоняли уличное освещение, которое вдруг нам стало так необходимо. Остался только свет полумесяца и маленькой шестигранной лампы у входа в церковь. Конечно, не считая двух узких конусов от наших фонариков, которые прорезали тьму.
Темно. Темнее. Страх темноты.
Я и так не особо любила ходить на кладбище. А поздним вечером это было совсем невыносимо. Гравий резко хрустел под ногами, хотя мы старались идти крадучись, как можно осторожнее. Я вновь и вновь считала про себя: сначала от одного до ста, потом в обратном порядке, потом опять до ста и так далее, и так далее, и еще раз.
Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре…
Пришлось немного поплутать в темноте, прежде чем Элиса определилась с направлением и смогла вывести нас к могиле своего братика. Семьдесят семь, семьдесят восемь, семьдесят девять… И вот мы пришли: «Эмиль Йенсен, любимый сын и младший брат, 03.01.1990–01.02.1992» — было высечено на камне.
Я взглянула на
