крепко прижалась, что-то быстро и торопливо повторяя. Кавалер надменно задрал подбородок, вскользь бросил какое-то замечание слугам (или оруженосцам, Елена их все еще путала), троица дружно рассмеялась. По бледному лицу девочки уже катились настоящие слезы, она заламывала руки, умоляя о чем-то. Рыцарь задрал подбородок еще выше и с легкостью прыгнул в седло, щегольски, как сильный и опытный всадник, даже не вдевая ногу в стремя. В последней и жалкой попытке остановить неизбежное девчонка обняла, прижалась щекой к юфтяному сапогу, вроде бы даже целовала его. Кавалер брезгливо скривил губы, что-то коротко ответил и под хохот спутников, находивших все это крайне забавным, замахнулся на девочку плетью, а когда испуганная жертва отшатнулась, закрывая голову руками, ударил ногой, опрокинув в грязь.
Елена стиснула зубы и склонила подбородок, отступила на шаг в сторону, чтобы ее не забрызгало слякотью из-под копыт. Подтянула выше пелерину шаперона, скрыв сжатые в плотную нить губы. Внутренний голос орал, как пожарная сирена: «Не нарывайся! Спусти на тормозах! Отвернись и забудь!» Троица неспешно проскакала мимо, все так же смеясь и громко переговариваясь, кажется, они обсуждали грядущую попойку.
Елена долго, протяжно, до свиста в зубах вдохнула, так же врастяжку выдохнула, стараясь унять пылающий в сердце огонь ярости. Тщетно. Не получалось. Девчонка, упав на колени, горько плакала, серое платьице казалось безнадежно испорченным грязью. В довершение всего то ли из дома, то ли из-за угла выскочила на удивление бодрая старуха, которая тут же начала орать на несчастную, хлестать ее мокрой тряпкой и чуть ли пинками гнать внутрь, дергая за спутанные волосы, будто стараясь вырвать побольнее. Громче всего звучало «потаскуха!», «сгною!» и «порченая!». Прочие селяне все так же делали вид, что ничего не происходит, за исключением подметальщика. Тот оперся на кривой инструмент и с явным удовольствием наблюдал за бесплатной драмой. Старуха, наконец, загнала, вернее, затащила жертву в дом, громко хлопнула дверь, отсекая вопли и рыдания, на этом представление закончилось.
Подметальщик хмыкнул, длинно и далеко плюнул, лыбясь, как будто ему кусок хлеба с маслом и солью дали. Оглянулся кругом и тут его взгляд столкнулся с елениным. Селянин вздрогнул, как-то разом увял, растеряв улыбчивость, сгорбился и засеменил подальше, часто перебирая ногами в драных обмотках.
Елена сглотнула, чувствуя себя примерно так же как в тот памятный день, когда впервые убила человека. Посмотрела вслед троице, что направлялась к лагерю, отметила - едут неторопливо, можно догнать даже если бежать трусцой. Да и бежать по большому счету незачем, физиономия приметная, гербы напоказ, найти легко. Жар охватывал шею, полз вверх по щекам и ушам, от него становилось горячо.
- Блядь, - прошептала по-русски Елена, чувствуя, как ладонь сама собой ложится на рукоять меча. – Поганая блядь…
- Нет.
Одно лишь короткое слово из уст Насильника подействовало, как опрокинутый за шиворот ковш ледяной воды. Не настолько, чтобы потушить жажду убийства, но хватило для возвращения толики рассудка.
- Нет, - повторил боевой старик, положив крепкие, кажущиеся выкованными из железа пальцы поверх женской руки на мече. В точности как сама Елена, останавливающая Раньяна.
- Он тварь, - прошептала Елена, чувствуя, как наворачиваются злые, едкие слезы. – Он мразь.
- Это так, - сумрачно вымолвил Насильник. – Но убить его ты сейчас не можешь.
Елена стиснула кулаки так, что хрустнули костяшки на деревянной рукояти, а может и сама деревяшка, не разобрать. Женщина прожила здесь не один год и видела много несправедливости, по отношению и к мужчинам, и к женщинам, да и к детям тоже. Но почему-то именно трагедия безвестной сельской девчонки поразила, будто стилетом в сердце. Может быть из-за того, что событие тяжким грузом легло на и без того не сладкое настроение, а может слишком уж явным, открытым, демонстративным оно получилось.
- Могу, - прошептала она, и голос Елены шипел, как раскаленный металл в ледяной воде.
- Можешь, - неожиданно согласился копейщик. – А затем тебе пути будет отмерено ровно до ближайшего дерева.
- Что? – вскинула голову Елена, не понимая.
- До петли. Это если повезет. Ты простолюдинка, хоть и почетная гостья. Ты не можешь ни убить его, ни вызвать на поединок.
Не петля, удивительно трезво припомнила Елена, бывший тюремный лекарь. Не петля, а «корона бесчестия», раскаленная докрасна пародия на дворянский венец. Особое наказание для тех, кто забыл границы своего сословия и присвоил чужую привилегию.
Насильник ступил еще ближе, Елена посмотрела ему в глаза и дрогнула. Женщина уже привыкла, что старик всегда сдержан, отстранен и погружен в себя, вот и сейчас копьеносец как будто и не изменился… как будто. Но что-то было в его белесых, высветленных годами зрачках. Нечто страшное, темное, то, что хотелось держать подальше. От взгляда в невыразительные глаза Насильника огонь и жажда убийства в сердце Елены таяли, гасли, как угли в подтаявшем снегу.
- Нет, - повторил в третий раз Насильник и добавил еще тише. – Не сейчас.
Он скупо, почти нехотя улыбнулся, что на памяти Елены с боевым дедушкой происходило от силы раза три-четыре. Затем сказал без выражения, будто сейчас обращался уже не к собеседнице:
- Я искупитель… Я уравновешиваю зло добром. Насколько получится. Но слишком давно уже не творил добрых дел. Слишком… Это скверно. Это нехорошо.
Теперь они оба посмотрели вслед бодрой и веселой троице, которая уже подъезжала к лагерю. Снаружи все – как обычно - выглядело очень красиво и ярко, по-ярмарочному в хорошем смысле слова, то есть богато, демонстративно-роскошно. Дорогие ткани, позолоченное дерево, многоцветные вымпелы и хоругви. Звон стекла и серебряной (а то и золотой) посуды. Огромные костры, на которые вырубали без оглядки чахлый лес. Бесконечный праздник.
Сегодня Елену регулярно посещали воспоминания и мысли из прошлой жизни. Вот и сейчас ей вдруг припомнилось, что книгу «Ярмарка тщеславия» (которую девочка так и не прочла) долгое время переводили на русский как «Базар житейской суеты».
- Не думай о нем, - сказал Насильник. – Он не твоя забота.
- Хорошо, - Елена снова кинула взгляд на дом. – Хорошо...
Прочные стены темнели под новой крышей, будто сделанные из камня, сквозь них не мог прорваться ни единый звук. Оставалось лишь гадать, что происходит внутри. Впрочем, и так ясно – ровным счетом ничего хорошего. Ничего… Просто еще одна трагедия, скотская и страшная в своей обыденности. Вообще отношение в Ойкумене к добрачным связям и внебрачным детям было относительно спокойным (конечно, если вопрос не касался наследства и титулов), так
