Потому что ты не можешь рассчитывать на успех в чем-либо, если не пытаешься, - столь же терпеливо и назидательно вымолвил Пантин. – Ты ей не ровня. И никогда не станешь, если не случится чуда. Но…
Фехтмейстер замолчал, на мгновение женщине показалось, что серые бельма учителя вспыхнули потусторонним огнем.
- Иногда чудеса случаются. Однако и чудом надо суметь воспользоваться. А вообще ты глупая девчонка.
- Чего?..
- Сколько раз наука Чертежника спасала тебя? – недобро ухмыльнулся Пантин.
Елена опустила голову, не в силах найти контраргумент.
- Глупая девчонка, - повторил старый воин без особого осуждения, но и без снисхождения. Облик фехтмейстера явственно выражал усталое смирение перед неизбежным и настроение «учишь, учишь бестолковую шпану, а все напрасно».
– Хоть и здоровая дылда. Все. Завтра продолжим, - он промедлил пару мгновений и безжалостно закончил. – Если сочтешь это полезным.
- Я извиняюсь, - тихо сказала Елена. – Не подумала.
- Так думай, иногда глупость все-таки порок, - с той же убийственной серьезностью вымолвил Пантин. – Великие мастера оттачивают искусство боя десятилетиями, они начинают с того, что еще в малолетстве колотят друг друга игрушечными мечами, затем ищут наставников, терпят невероятные унижения, нуждаются. Их настигают увечья и раны. А ты не просыпаешься до рассвета, чтобы вылить мой ночной горшок, и не ложишься после заката, избитая до черных синяков. Ты сразу обрела возможность учиться у тех, лучше кого нет на свете. Без страданий, без испытаний, без необходимости отречься от прежней жизни ради того, чтобы посвятить ее Смерти.
Да, хотелось кричать Елене – в голос, до истерики. Да! Мне не пришлось отрекаться от прежней жизни, ее просто забрали. Перечеркнули, отрезали, будто кусок мяса, что кидают собакам. Меня бросили в ад, да еще и отяготили какими-то страшными долгами, о которых я понятия не имею. Всего то…
Но женщина промолчала и только ниже опустила голову, стиснув зубы, пряча за ними вредные, ненужные сейчас слова.
- Ступай, - мрачно повелел недовольный, разочарованный фехтмейстер.
И на этом урок завершился.
Елена брела к деревне, обходя по дуге лагерь, который уж два дня как должен был сняться, чтобы уехать дальше, к столице королевства-губернии. Все развлечения, что могла принести округа, оказались выбраны, вся приличная еда сожрана. Спустя отмеренные природой и календарем четырнадцать месяцев сколько-то самых привлекательных девиц разродятся младенцами с неплохой наследственностью. Кого-то из местных вроде бы прибили до полусмерти, впрочем, компенсировав родне и деревне это неприятное происшествие кошелем серебра. Делать здесь больше было нечего.
Однако…
На следующий день после того как Елена внезапно получила новую работу, ранним утром, еще затемно с востока примчался гонец. Точнее пришел, землисто-серый от усталости, на заплетающихся ногах, потому что лошадь пала незадолго до того. Посланник был «частный», не имперский, он странствовал под гербом «Шляпа и Посох Странника», представляя семью Дипполитус, крупнейшего поставщика курьерских и почтовых услуг. Гонца провели к Блохту, после с ним говорил Дан-Шин, и внезапно сборы отложились сами собой. Сразу на в нескольких направлениях помчались уже личные посланники Блохта, а также императорского комита, причем комиссар слал гонцов на восток, откуда явился почтмейстер Дипполитусов, а граф, наоборот, в королевскую столицу. Еще через какое-то время лагерь превратился в разворошенный муравейник. Притихла музыка, а шуты и прочие деятели развлекательной индустрии получали больше пинков, нежели монет, все и каждый перешептывались, уединялись, строили очень таинственные лица. При этом сугубо военный люд испытывал явный ажиотаж и подъем, а более цивильные господа наоборот, больше грустили. Впрочем, судя по всему, большинство господ сами не понимали в точности, что происходит или уже произошло. Хотя это не мешало им держаться с видом людей, познавших всей тайны мира.
Елена сотоварищи (за исключением Раньяна и его слуги) сочли за лучшее держаться подальше от малопонятной суеты, потому что все «непонятное» слишком тесно граничит с «опасное». Они нашли приют в деревне, также как и мастер Ульпиан, который продолжал обширную переписку, избегая шума и неблагоприятной атмосферы Великих Тайн.
Над поселением сгущалась непривычная для сельской местности тишина, достигаемая главным образом за счет молчания домашней живности. Ее здесь практически не осталось, все пошло в котлы и на вертел. Близ околицы маячила невысокая фигура Насильника, который будто ждал кого-то, и Елена довернула так, чтобы встретиться с искупителем. Под ногами хлюпало – кажется, оттепель плавно переходила в настоящую весну. И без того малый снег, плохо укрывавший посев, таял, а зерно гибло в холодной почве, которую не могло толком прогреть все еще зимнее солнце. Елена подумала, что в городе первым же делом надо искать сапожника, первый слой подошв на ее ботинках уже износился в хлам, второму тоже недолго оставалось.
Насильник склонил голову, молча приветствуя женщину. Та оглянулась, повела плечами под шерстяной курткой, решила, что все-таки следовало набросить плащ, а то как-то неприятно сквознит. Неподалеку мрачный пейзанин юных лет подметал широкую площадку, «убитую», то есть плотно утоптанную, да еще и покрытую слоем глины. Площадка называлась «ток» и была как-то связана с «обмолачиванием» зерна, что бы это ни значило. Две тетки развешивали прополосканное белье на изрядно обвисшую веревку. Женщины выглядели замученно и смотрелись лет на пятьдесят, то есть в реальности было им едва ли больше двадцати. При взгляде на них Елена вспомнила Флессу, который исполнилось как раз двадцать, притом выглядела герцогская дочь едва-едва на восемнадцать, если, конечно, не смотреть ей в глаза. Еще какие-то селяне занимались своими малопонятными сельскими вещами, и все дружно старались не замечать скверную сцену, которая сейчас приближалась к некрасивой кульминации.
Уже знакомый Елене рыцарь – тот, что блевал и пытался указать ей на недостойное поведение - вышел из дома, по большому счету той же избы, но выглядящей поприличнее остальных, с новой крышей и каменным фундаментом, подразумевающим обширный подвал. Рыцарь был трезв и благообразен, на сей раз без доспехов, в дорогой одежде и сопровождении двух слуг. За молодым воином выбежала опять-таки знакомая Елене девочка, простоволосая, в легком платьице и торопливо наброшенном на плечи платке. Ее довольно симпатичное лицо казалось бледным, как мел и морщилось в гримасе едва сдерживаемых рыданий, губы дрожали. Деревянные ботинки стучали в такт поспешным шагам.
- Глупая девчонка, - проворчал искупитель, и Елена вздрогнула, припомнив, что практически те же слова недавно произнес фехтмейстер. Только интонация была иной – Пантин явно осуждал, а Насильник скорее жалел. И скорбел.
Рыцарь уже готовился вскочить на коня, но девушка догнала его, обхватила тонкими руками,
