стоек для капельниц, и ещё одно кресло чуть поодаль. Около двери — какое-то слегка подвявшее растение в крупном горшке.
— Вам нравятся искусственные цветы?
— А-а. Заметил фикус у меня в кабинете? Похож на настоящий, правда?
— Ни капли. Зачем он вам?
— Ну, — Дональд прячет блокнот в широкий карман врачебного халата. — Он не завянет.
Наверное, повисшее молчание слишком многозначительное, потому что он тут же с улыбкой добавляет:
— И за ним не нужно ухаживать. Здесь нет моей тёти Марлы, у которой целых две теплицы цветов в Висконсине. И она, знаешь, не собирается останавливаться на этом.
— Я не был в Висконсине, — негромко говорит Стайлз, а потом встречается со спокойной улыбкой Дональда.
— Ты ничего не пропустил.
Он дёргает углами губ и кивает. Ему никогда не хотелось в Висконсин.
— Отлично. А теперь взгляните — мои волосы ещё не начали истончаться?..
Грязноватый привкус мяты всё ещё колет язык, когда МакКолл наконец-то сгребает Стилински в медвежьи объятья и хлопает по плечу так, будто они не виделись как минимум пару недель, но так же быстро отпускает.
— Порядок? Закончил на сегодня?
— Похоже на то. Меня истыкали иглами и поселили во рту вкус жёванного «Дирола» четырёхлетней давности.
— Звучит действительно отвратительно.
— Так и есть, — Стайлз поглубже натягивает капюшон, пока они идут к «Део» и Скотт садится за руль. На его вьющихся волосах блестят дождевые капли.
— Хэй, чувак.
МакКолл заводит машину и вопросительно мычит, глядя, как перед ним выворачивает с парковочного места «Хонда». Он пристраивается за ней в очередь на выезд и поворачивается к Стилински.
— Чего?
— Ты бы обрил голову?
Несколько секунд взгляд Скотта непонимающий, а затем в один момент становится серьёзным, как если бы кто-то за спиной Стилински вдруг поднял табличку с надписью «У этого парня рак».
Он пытается разбавить свою сосредоточенность улыбкой.
— Ну, это должно быть стильно.
Стайлз усмехается и стягивает с головы капюшон.
Ловит облегчённый взгляд друга на своих волосах, как будто тот боялся, что их уже нет. Куда бы они за день делись.
Хочется представить, что всё это просто ролевая игра, но что-то мешает. Кажется, Стайлз уже начал вживаться в свою роль.
— Эй, — его слегка толкают в плечо, и теперь улыбка МакКолла настоящая. Широкая и искренняя. — Я тоже обреюсь, если тебе придётся, идёт?
— Иди ты, — сухо посмеивается Стайлз, отмахиваясь, но Скотт снова толкает его.
— Я не шучу!
Стилински в шутку пихает смеющееся лицо ладонью, невольно представляя себе лысую черепушку и слегка искривлённую влево челюсть друга.
— Будем, как два уёбка.
— Да пофигу.
Им сигналят сзади, и оказывается, что «Хонда» уже выехала на шоссе.
* * *
В лофте пицца, «Форсаж-3» по телеку и Питер.
Как раз то, что нужно. Стайлз заходит как к себе домой и закрывает тяжёлую дверь. Спускается по нескольким ступенькам, направляется к излюбленному креслу.
Хейл устроился на диване, закинув ноги на чайный столик и отгородившись от «Форсажа» крышкой ноутбука, время от времени поднимая слабо заинтересованный взгляд на экран. Он неторопливо пережёвывает пиццу. Тарелка с надкусанным куском стоит около него на подушке.
— Какими судьбами, кнопка? — не отрываясь от ноутбука, интересуется он.
Питер — сволочь. Но ему это можно простить.
— Я сам пока не понял. Просто поговорить, кажется.
Взгляд Хейла — что старшего, что младшего, — никогда не бывает просто взглядом.
Когда смотрит Дерек — это чаще всего раздражённое пожелание набраться мозгов или фирменное «ты меня бесишь». Питер — это насмешливая констатация. Типа «да-да, конечно я тебе нужен, пробуй начать вещать, а там посмотрим».
— Чем могу помочь?
Слова тут же исчезают с языка, потому что Стайлз понятия не имеет, чем Питер, снова вгрызающийся в пиццу, может ему помочь. Он просто пришёл потому, что…
— Ну, слушай, вопрос не из лёгких, дядя альфа. Ничего особенного, просто… ты и Дерек…
Возникает заминка.
— Я и мой племянник? — подсказывает Хейл, приподнимая брови и тщательно пережёвывая пепперони.
— Вы не относитесь ко всему, что имеет отношение к новообразовавшемуся кружку «Пожалейте Стайлза Стилински».
Оборотень понимающе усмехается и снова утыкается в ноутбук, облизывая подушечку большого пальца.
— Ты пришёл завербовать меня? Ох, прости, Стайлз, но я не смогу удариться в эту веру. Я искренне предан богу порока.
— Я хотел поговорить. — У Стилински кружится голова, как и обещал Хиккен. Он посильнее впивается пальцами в подлокотники. — Ты же помнишь, каково это, Питер.
— Каково — что?
— Умирать.
Голубые глаза снова поднимаются. Смотрят из-за крышки ноутбука, слегка прищурившись. Теперь он похож на навострившего уши волка.
— Помню.
— Я тоже помню, — тут же отзывается Стайлз. — Скажи мне, что ты видел?
— Зависит от того, что видел ты.
Если бы он знал. Если бы мог объяснить хотя бы частично. Отрывочно.
Стайлз постукивает носком кроссовка по полу и опускает взгляд.
— Темнота. Она возвращается иногда. Я помню, что там было очень темно и… какие-то фигуры. Я не совсем уверен. Но иногда я вижу её, — он смотрит на витые ножки столика и чувствует, как от воспоминания об этом учащается сердцебиение. — Дитон предупреждал, что это может возвращаться.
— Ах, вот о чём ты говоришь, — Хейл приподнимает уголки губ в усмешке и наклоняет голову, глядя на бледного мальчишку перед собой.
Боится. Вон как пальцы сжимают обивку кресла. Напряжены добела.
— То, что помнишь ты — не смерть. Человеку смерть запомнить невозможно. Это грозит сумасшествием, знаешь ли, и не нужно так вытаращиваться на меня.
— Тогда что это было?!
— Ритуал, который провёл Дитон? Это было забвение. Что-то, похожее на смерть, но не она. Фальшивое сопутствие.
— Ну, а как же остановка сердца? Мы не дышали шестнадцать часов, это не может быть просто забвением, блин.
— Знаешь ли ты, сколько времени может провести человек в ледяной воде? Без воздуха и не подавая никаких признаков жизни? — Питер подаётся вперёд, щуря глаза. — А теперь умножь это на прибаутки Алана и тёмную магию — поверь, результат удивительный.
В лофте тихо, только в «Форсаже» играет какая-то раздражающе долбящая музыка. Это мешает сосредоточиться.
— Питер… — Стайлз трёт глаза. — Я нихера не понимаю. Я не понимаю, чего мне ждать.
Хейл закрывает ноутбук и откладывает его на диван. Тянется за пультом. Выключает телевизор.
Становится совсем тихо. Так легче.
— Решил лишить себя такой интриги?
То, как фыркает Стайлз, похоже на горький сахар.
— Я здесь вообще ничего не решал.
— Как это справедливо, что мы практически бессильны перед собственным организмом, не так ли?
Этот тон — настоящая провокация.
Справедливо — самое верное слово, которое можно подобрать. Если бы человек мог контролировать себя
