протягивают через прутья руки — и исторгают из себя единый, пронзительный вопль:
— Освободи! Освободи! Освободи!!
Скрюченные пальцы царапают воздух, изломанные ногти, искажённые лица — и пена на губах: даарду бьются и кричат невыносимым, высоким криком, и Гриз видит, что их руки искалечены точно так же, как у Хааты.
Хаата смотрит на собратьев с упрямым, злым выражением на лице. В голубоватом сумраке глаза её горят зелёным. Когда Гриз невольно подаётся навстречу к протянутым рукам, израненным пальцам — Хаата отталкивает её назад. Прикрывает лицо рукавом и швыряет сквозь прутья решётки маленькую хрупкую ампулу, которая взвивается бирюзовой дымкой.
«Бирюзовый сон» — одна из ампул с патрулирования.
Вслед за Хаатой Гриз отходит назад, вытаскивает и натягивает антидотную маску. И ждёт действия зелья — ждать приходится почти две минуты, хотя средний яприль обычно засыпает мгновенно.
«Осво-бо-ди…» — словно шторм стихает по ту сторону решётки, и удары волн о берег становятся всё реже. — «Ос…во… бо…»
Тела корчатся на соломе — и на той грани, когда уже близок сон, даарду как будто начинают приходить в себя: кто-то рассматривает руки, мальчик всхлипывает…
Потом — тишина. Сонный присвист восьми терраантов в подвале. Тусклый перламутр флектусов. И лицо Хааты — такое же мертвенное, как и у её сородичей.
Но Гриз кажется — есть что-то ещё. Что-то, увиденное или почувствованное не так уж и давно. Слабый запах плесени, а может, паутины — в каменных стенах подвала. Тонкая-тонкая серебристая плёнка — глаза терраантов словно затянуты паутиной, пока они кричат и бьются — рассмотреть сложно, но если прикрыть глаза, вспомнить, всмотреться мысленно…
— Добрые сосуды, — повторяет Гриз. Подходит, касается узловатых пальцев старой даарду. — Полные сосуды…
Сколько уже к ним не обращались из общин даарду? С лета, не меньше. Раньше звали постоянно — помочь животным при общинах. Полечить тех, кто пострадал от охотников или морозов. Да и эти заметки в газетах — она не читает газеты, нет времени, но посетительницы судачат, да и Лортен, бывает, забегает с пересказами новостей.
— Ходят слухи, что даарду нападают на людей.
Слухи ходят всегда, а подобного рода заметки всегда с радостью печатают, так что какой смысл вслушиваться, верно?
— Не слухи, сестра.
Гриз тихонько втирает заживляющее в пальцы старой даарду. Поглядывает на Хаату снизу вверх:
— Когда это началось?
— Знаки… были давно, — в горле будто плотина, перекрывающая реку слов. — Были… годы назад. С теми, кто был слишком хорошими сосудами… я видела всякое.
Они обе не упоминают о том, что вмещают эти сосуды. Гриз достаточно знакома с верованиями терраантов — и с ритуалом Посвящения, когда ребёнок связывается с Роем. Обязательная маленькая травма — порез, любое увечье — чтобы он не стал «сосудом, который полон»…
Гриз знает того, кто в секунду может заполнить собой любого из Роя. Кто прячется за серебристыми бельмами в глазах, как за завесой паутины, пахнет плесенью и тленом. Она слышала крик «Освободи» — из уст Хааты, когда попросила её воззвать в поместье Моргойлов, чтобы избавить мальчика от проклятия. От клейма Врага Живого.
«Люди Камня ей не дети. Пришлые. Чуждые. Приняла их, как мать — подкидышей. Как белая сова — птенцов скрогга. И они рвут её тело, и она кричит. Она кричит громче и громче, и ее крик в водах, и в лесах, и в крови. Ты слышишь её крик, Пастырь? Голос Ардаанна-Матэс из глубин.
Огромная, безразмерная тварь — за нитями кокона из тысяч нитей, и каждая нить вросла под кожу одному из Роя, каждая нить заходится пронзительным воплем:
— Освободи! Освободи! Освободи!»
— Годы назад… такое было? Он заставлял терраантов нападать на людей?
Хаата оглядывается по сторонам, будто стены могут подслушать.
— Видела… разное у добрых корней. Сосуды заполнялись. Мало их воли. Много чужой. Иной.
Всесущий — жрец Ардаанна-Матэс, общий корень для Роя, связанный с ним… чем? Древней пуповиной, какая раньше была у всех терраантов? Древним кровным обрядом, создавшим Рой? Эту тайну если и знают кто-то — то высшие жрецы даарду. Но если Всесущий может слышать, видеть и говорить через любого из Роя — может ли он обратить любого из Роя в марионетку?
Выходит, что может. Если они…
— Это всё жрецы, верно? Или те, кого готовили в жрецы. Ваши сиэршьэ, — старательно выговаривает полузабытое слово — «пуповинник», нечто вроде наставника или мудреца. — Те, у кого, как считают, крепкая связь с землёй… И раньше это тоже было с теми, кто умел слышать лучше других, так? Он заполнял их… кого-то под старость, кого-то просто так… И потом — что он заставлял их делать, Хаата?
В глазах у Хааты — бесконечное озеро усталости. Она открывает дверь камеры, чтобы Гриз могла обработать остальным израненные пальцы. Но сама не помогает — кутается в тени, шепчет из них:
— Не всё знаю, сестра. Они уходили туда, где Рой не слышал. В общинах не ищут таких — говорят, что он… призвал их. Для Неё. Чтобы Ардаанна-Матэс жила. Вечно петь в Её святилищах.
— Но ты в это не веришь.
— Есть другие, как я. Дурные корни. Много своей воли, мало другой. Искали пропавших. Находили разное. Убитые охотниками. Замёрзшие во льдах. Умершие в подземных храмах.
Может, это было, когда я жила в их общине, — думает Гриз. Я жила в общине, лечила зверей, осваивала их язык, и дети даарду учили меня плести одежды из крапивного волокна. А женщины притаскивали соты, полные дикого мёда, и щебетали о травах… И дни казались мирными и чистыми — заживали шрамы на ладони и в душе. А где-то в это время уже шли они — марионетки Сиа-а-Тьо, Тысячеглазого… Отравленные то ли его безумием, то ли приказом — освободить… что?
И где-то были те, кто отмечен знаком Роя — но не хочет впускать в себя верховного жреца, подчиняться его воле, становиться марионеткой…
— Ты поэтому ушла из общины.
— Дурные корни, неполные сосуды. Плохо живём в общинах, среди добрых корней. Они гонят. Или идём сами. Живём одни. Уходим к бэраард. Маги Камня шумные, вонючие. Но в них… своя воля.
— Почему ты не сказала мне?
На это ответа нет долго: Хаата копошится у затенённой стены, притаскивает фляжку, начинает поить собратьев. Мёд и яблочный сок, понимает Гриз, потянув носом. Она не подходит, чтобы помочь: Хаата не хочет этого, и это разлито в воздухе.
— Ты Пастырь, — наконец цедит даарду. Так, словно это оскорбление. — Спасаешь жизни. Тебе… нельзя.
Варг не должен убивать, — бьётся в виски первый закон,
