он говорит всерьез. Ничего, не смущайтесь, приятель! — обратился он к дону Рамону. — Главное, не беспокойтесь насчет долларов. Дядя Сэм — надежный и щедрый плательщик. На вашем месте я отдал бы всех быков на свете под расписку американского штаба. Итак, старина, хладнокровнее и бросьте ваши штучки.
Но Рамон де Варгас яростно задернул занавески и скрылся.
В течение всей этой сцены я с трудом сохранял серьезное выражение на лице, и мексиканец, как мне казалось, тоже. В глазах его то и дело вспыхивал лукавый огонек, и он напрягал всю силу воли, чтобы не расхохотаться.
Сбившись с роли, я рисковал только выговором по службе, а Рамон де Варгас — собственной шкурой. Вот почему он и провел комедию, как первоклассный актер.
Исчезая, старик бросил мне вполголоса: «До свиданья, капитан!» — и слова эти, которых никто, кроме меня, не слышал, прозвучали музыкой надежды.
Я вскочил на коня и отдал приказ сгонять быков мексиканца.
Глава VIII
ПАПЕЛЬЧИТО
Уитлей примкнул к рейнджерам, ворвавшимся в крааль; вскоре подобралась группа проводников для пятитысячного гурта, и оба лейтенанта с отрядом пастухов отправились в саванну, где паслись стада дона Рамона.
Судомойки жались в уголках патио, разглядывая американцев со страхом и любопытством.
Занавеси на галерее не шевелились.
«Отчего не выходит донья Варгас? — подумал я. — Может, она стесняется или не хочет меня видеть?»
Это не льстило моему самолюбию. Но теперь, когда во дворе не осталось посторонних, дон Рамон мог бы все-таки меня пригласить. Впрочем, он боится болтливых метисок. Ну что же, ничего не поделаешь: догоним отряд.
В самом дурном расположении духа я выехал из ворот крааля.
За гасиендой тянулась уже знакомая прерия. Откинувшись в седле, я любовался буйным оживлением великолепного степного пастбища.
Полудикие быки метались из стороны в сторону: пастухи вскакивали на быстроногих мустангов, шарфы их развевались по ветру, а гибкое лассо мелькали, как птицы.
Наши рейнджеры на своих менее поворотливых лошадях помогали им довольно неуклюже, уступая пастухам в сноровке. Уже уводили группами с трудом усмиренных и согнанных быков, степь оглашалась свирепым бычьим мычаньем вперемежку с гоготаньем солдат, которых забавляла своеобразная охота, и с пронзительными криками загонщиков и пеонов.
При других обстоятельствах этот грандиозный цирк доставил бы мне еще большее наслаждение, но сейчас мне было не до зрелищ.
Неужели эта буйная, необычайная сцена, разыгравшаяся под самыми окнами сонной и чопорной гасиенды, не привлечет внимание хозяйки?
Ведь Изолина сама подвижна, как ветер, и влюблена в движение.
Конечно, она украдкой за всем наблюдает…
Мне пришло в голову, что я недостаточно внимательно осмотрел фасад гасиенды. Ставни открываются изнутри. Жилые комнаты в мексиканских домах выходят на лицевую сторону.
— Глуп же я был, целый час проторчав в патио и не обследовав окон, — пробормотал я с досадой. — Что, если вернуться? Пожалуй, еще не поздно.
Загоревшись надеждой, я пересек опустевший крааль и вернулся в патио. Здесь по-прежнему стрекотали потрясенные событиями коричневые метиски; занавеси на галерее не раздвигались.
Ворота сводчатого въезда с момента вторжения кавалеристов оставались распахнутыми. Привратника в сторожке не было: бедняга скрылся, боясь вторичного столкновения с лейтенантом.
Я решил проехать верхом вдоль фасада, когда внезапно нежный голосок окликнул меня:
— Капитан!
Гляжу на окна — все ставни захлопнуты.
Не успел я откликнуться, как словечко «Капитан!» повторилось, на этот раз настойчивее; голос звучал с азотеи.
В ту же минуту женская ручка просунулась в амбразуру, на траву полетела записка, а в ушах моих прошелестело:
— Папельчито!
Подобрав записку, я отъехал подальше, чтобы разглядеть азотею.
Ожидания мои не обманулись: на крыше находилась Изолина.
Она прильнула к амбразуре; в ее больших черных глазах светилась та смесь лукавства и непроницаемой серьезности, которая сводила меня с ума.
Вдруг Изолина изменилась в лице и приложила палец к губам. Она исчезла за парапетом.
Остаться мне или ускакать? Изолина, очевидно, не покинула азотеи, но кто-то поднялся к ней на крышу. Там разговаривают: нежный женский голос и грубый, мужской.
Записка прольет свет на положение вещей. Я поступлю в зависимости от ее содержания.
Спрятав записку, я направил коня в ворота, чтобы прочесть послание без помехи.
Строки были нацарапаны наспех, карандашом, но все же достаточно разборчиво. С бьющимся сердцем я прочел:
«Капитан! Простите нас за дурной прием. Не забывайте моих вчерашних слов: «друзья» подчас опаснее «врагов». В доме нашем, к сожалению, гостит человек, внушающий отцу больший ужас, чем все ваши флибустьеры. Я прощаю вам гибель бедного мустанга, однако вы увезли нечаянно мое лассо. Не слишком ли это жестоко, капитан?.. До свиданья!
Изолина».
Одна из загадочных фраз легко расшифровывалась.
«Друзья» подчас опаснее «врагов».
Будучи в курсе дела, я знал, что дон Варгас принадлежит к числу так называемых аянкиядо, то есть к партии, сочувствующей американцам. Мексиканские патриоты клеймили янкофилов именем предателей, но почтенный джентльмен был далек от наивного предательства. От души желая успеха американскому оружию, он соблюдал интересы своего кармана.
Дон де Варгас и его единомышленники предпочитали протекторат могущественного соседа политической независимости, которая обходилась мексиканским землевладельцам очень дорого вследствие внутренних раздоров.
Больше того, этих либералов не смущало исчезновение самого названия «Мексика» с географической карты, лишь бы страна шла по пути хозяйственного прогресса.
В то время многие мексиканцы разделяли образ мыслей Рамона де Варгаса, особенно принадлежащие к тому классу, типичным представителем которого был этот сеньор, классу так называемых рикос, или крупных землевладельцев.
Легко понять, почему аянкиядо вербовались из среды рикос.
Итак, симпатия дона Рамона к американскому оружию питалась
