Уитлей. — Отворяйте! Что, вы там все умерли?
— Сейчас! Погодите! — ответил тот же испуганный старческий голос.
— Да не мешкайте! Мы — не грабители!
Послышался звон отодвигаемых болтов — сложная железная музыка, — ворота распахнулись внутрь, и мы увидели насмерть перепуганного привратника, его сторожку и часть двора.
Уитлей первым делом надрал привратнику уши. Затем мой исполнительный лейтенант громовым голосом приказал вести нас к хозяину дома.
Странный образ действий начальства пришелся по вкусу рейнджерам: за нашей спиной слышались одобрительные смешки. Не без труда приучили мы своих воинов к известной корректности в отношениях с мирным населением, и вид офицера-бандита доставил им искреннее удовольствие.
Многие в армии роптали на то, что с мексиканцами церемонятся: перед ними якобы расшаркиваются, в то время как мы изнываем под гнетом суровой дисциплины. Своим поведением Уитлей обнадеживал скучающих солдат.
«Кампания, — думали они, — становится интересной».
— Сеньор, — пробормотал привратник, — хозяин сегодня никого не принимает.
— Не принимает! — зарычал лейтенант Уитлей. — Скажи ему, что нас он обязан принять!
— Да, мой друг, — обратился я в примирительном тоне к привратнику, у которого так тряслись поджилки, что я начал сомневаться, дойдет ли он до внутренних покоев, — да, мой друг, пойдите и передайте вашему хозяину, что американские офицеры желают поговорить с ним по неотложному делу.
Привратник исчез, поощренный пинком лейтенанта.
Я не стал дожидаться его возвращения у заманчиво распахнутых ворот и с лейтенантом Уитлеем въехал во двор.
Глава VII
ДОН РАМОН
Нам представилась любопытная картина: двор мексиканского дома, или патио, весьма живописен. Здесь уже не видно окон с тюремными решетками и мрачных дверей, но радуют глаз расписные фасады и галерея с пестрыми занавесями и витражами.
Патио в жилище дона Рамона был вымощен плитняком; посредине журчал фонтан с каменным бассейном. Апельсиновые деревья колыхались над водоемом. Их золотые плоды наполняли ароматом воздух, непрерывно освежаемый током воды. Галерея с трех сторон облегала обширный двор. Ее мозаичный пол лишь на несколько дюймов поднимался над плитняком двора. Небольшие колонки поддерживали потолок галереи, защищенной трельяжами и занавесями.
На всем протяжении веранды, кроме входа, драпировки были задернуты. Таким образом внутренность ее была укрыта от наших взоров.
Ни души. Однако в следующем внутреннем дворе, так называемом «большом краале», мы нашли оживление: множество смуглых пеонов, обутых в сандалии, щеголявших в бархате с пуговицами-побрякушками, женщин и девушек в нагва и пестрых ребозо…
В большом краале жизнь била ключом. Это был загон для крупного скота, ибо поместье дона Рамона де Варгаса являлось не чем иным, как образцовой фермой с питомником племенного скота.
Эти прозаические занятия отлично уживались с дворянской спесью владельца: надо сказать, что мексиканские гидальго — ревностные скотоводы с большим хозяйственным размахом.
Проникнув в патио, я лишь заглянул во внутренний двор — крааль. Взоры мои были прикованы к пышным драпировкам галереи. Но, не видя той, кого я искал, я перевел взгляд на азотею.
Дом был одноэтажный, и с высоты седла я обозревал часть плоской крыши.
Висячий сад дона Рамона был святилищем редкостной флоры, широкие листья и блестящие соцветия экзотических растений свешивались через парапет.
Патио по-прежнему пустовал. Никто к нам не выходил. Только пастухи кричали в большом краале, щебетали птицы в клетках на галереи патио и журчал фонтан.
Мы с Уитлеем не слезали с коней.
Пастухи, пеоны и девушки-скотницы столпились у внутренних ворот, недоуменно разглядывая незваных гостей.
После томительного ожидания в галерее послышались шаги, и привратник обрадовал нас известием, что хозяин сейчас выйдет.
Вскоре показался старый гидальго. Это был рослый и плотный, слегка согбенный старик. Осанка его говорила о кипучей энергии и непреклонной воле. Большие черные глаза глядели зорко и испытующе. Брови не поседели, но волосы уже серебрились. На нем были белоснежная рубашка тонкого полотна, широкий синий пояс и соломенная шляпа. Старик курил пахитоску.
Сквозь напускную суровость дона Рамона просвечивали добродушие и недюжинный ум.
— Вы дон Рамон де Варгас?
— Да, сеньор! — ответил старик, притворяясь рассерженным и удивленным.
Тогда я отчеканил по-испански, чтобы поняли пеоны и пастухи.
— Я — офицер американской армии и прислан заключить с вами сделку на поставку быков для нашего интендантства. Могу предъявить приказ главнокомандующего, который…
— Нет у меня продажных быков, — гневно прервал меня дон Рамон, — и вообще я не желаю иметь дела с американцами!
— В таком случае, — возразил я, — мы вынуждены забрать быков без вашего согласия. Деньги вы в свое время получите, но скот я уведу немедленно: у меня есть на этот счет инструкция. Кроме того, пастухи ваши обязаны проводить гурт до лагерей.
По знаку моему рейнджеры с Холлингсвортом хлынули через внутренние ворота в большой крааль, оцепив насмерть перепуганных погонщиков — наших помощников в предстоящей работе.
— Я протестую против разбойного вторжения в мой дом! — крикнул старик Рамон, тряхнув серебряной гривой. — Это низость! Это вопиющее нарушение военных обычаев, недостойное цивилизованной армии! Я буду жаловаться моему и вашему правительству и добьюсь наказания виновных:
— Но вам заплатят, дон Рамон.
— Мне заплатят? Карамба! Кто заплатит? Грабители? Флибустьеры?
— Эй, вы, старый джентльмен, потише! — не вытерпел Уитлей, не посвященный в наш сговор и не на шутку задетый вызывающим поведением старика. — Рекомендую вам взвешивать каждое слово, когда обращаетесь к представителям американской армии, иначе вы можете лишиться более ценного блага, чем ваш рогатый скот! Не забывайте, с кем вы говорите!
— С кем? С разбойниками! — рявкнул дон Рамон, и в словах его прозвучало такое искреннее убеждение, что горячий лейтенант схватился бы за револьвер, если б я не шепнул ему на ухо двух слов.
— Ну его, старого мерзавца! — проворчал с отвращением лейтенант. — А я-то думал, что
