На высоком лбу стала глубже продольная складка. Большой ладонью левой руки он тер подбородок, словно разглаживал бороду. Потом заговорил оживленно:
— Послушай, Алексей Иванович, а что, если поговорить с Фрицем?
— С каким еще Фрицем?
— Стоит у твоей свояченицы на квартире.
— Он же — заядлый фашист! — выкрикнул Борисов!
— Чего горячишься? Я возьму его на себя. Может столкуемся. На деньги немцы падкие... Подполье, брат, не только выстрелы. Ну ладно. Подожди меня.
Вербоноль направился в дом, выходивший окнами н улицу. Шофер ефрейтор Фриц Энгель лежал на кровати Андрей Андреевич поздоровался по-немецки. Тот поднялся и спустил ноги на пол. Рыжие волосы на голов взъерошены, глаза красные.
— Гутен морген[3],— прогудел Энгель.
Кто-то забарабанил в окно. Ефрейтор подошел к нему. На улице стоял солдат и кричал:
— Фриц, на работу!
— Я — больной,— пробурчал Энгель и махнул рукой. Повернулся к Вербонолю и хрипло сказал: — Моя работа — возить. А их — чистить дорогу. Я больной — чистить.— Он засмеялся, потом предложил: — Садись.
Вербоноль поблагодарил и сказал;
— Есть возможность заработать несколько сот марок
— Каким образом? — заинтересовался Фриц.
— Кое-что привезти машиной. Туда и обратно Деньги сразу.
— Гут. Когда?
— Завтра. Только никто не должен знать из начальства.
— Я сам себе хозяин,— проговорил Энгель.
— Не подведешь?
— Немец немца никогда не подводил. А тут бизнес. На фронте этого не будет.
«А если донесет? — подумал Вербоноль.— Но о чем? Деньги предложил за машину? Хотел угля привезти... Начнет артачиться на месте — прикончим. За руль сяду я... Теперь бы проследить, куда и когда повезут осужденных».
Он возвратился к Борисову и изложил свой план. Под вечер следующего дня смертников вывели за ворота тюрьмы со связанными руками. Раздалась команда:
— По сторонам не смотреть!
Конвоиры окружили их. На поводках — собаки, готовые разорвать человека. Вдоль всего пути по Третьей линии, Институтскому проспекту и Седьмой линии до Макшоссе стояли люди. Обреченные — трое мужчин и одна женщина — шли посередине улицы.
На углу Макшоссе и Седьмой линии конвоиры остановили их и завели в здание бывшей сапожной мастерской с зарешеченными окнами. Несколько дней назад немцы держали здесь лошадей. Мутная жижица, перемешанная с соломой, доходила до щиколоток.
В полночь к конюшне подъехала крытая машина. Из нее вышел унтер и направился к часовому.
— Стой! — крикнул тот.
— Свои,— ответил унтер и подошел поближе.
Следом за ним шли три солдата. Унтер сунул часовому какую-то бумажку и осветил ее фонариком. Часовой начал читать. Вдруг свет погас, а немец в мгновение ока очутился на земле. Ему связали руки и забили кляпом рот. Унтер побежал к двери, она была заперта. Обыскали часового, нашли ключи и открыли замок.
— Быстрее выходите! — крикнул унтер по-русски. Узников посадили в машину и отвезли на Калиновку в подвал разрушенного здания...
Возбужденные Вербоноль, Оленчук, Борисов и Чибисов вернулись на квартиру Алексея Ивановича. Снимая шинель унтера, Андрей Андреевич сказал:
— Удачно получилось, и пулемет не потребовался.
— Напасть бы на солдатскую казарму! — с жаром произнес Чибисов.
— Убьем десяток фрицев, а наших людей расстреляют сотни,— сказал Алексей Иванович.— Так народ против себя настроить недолго.
— Пока наше оружие — листовки,— поддержал Андрей Андреевич.— Но их мало. Печатаем на одной машинке.— Он посмотрел в сторону Чибисова.— Людям нужно нести правду. Крепко дали фашистам под Мос-квой, Ростов отбили. На душе легче стало.
— И наш налет, как нож в сердце гестаповцам,— вставил Оленчук.— Слух по городу пойдет.
— Это лишь начало, товарищи,— сказал Вербоноль.— Нам нужно подобраться к лагерю военнопленных. И деньги нужны. Много денег. Не забывайте, что мы коммерсанты.
— Не только,— возразил Тимофей Романович.— Mы еще и бойцы. Побольше бы диверсий.
И ему снова вспомнился Шведов. Вот кому не занимать решительности. Но друга рядом нет. Не гадал, не предполагал Оленчук, что военная судьба скоро сведет их вместе.
5
Члeн военного совета Южного фронта, руководивший партизанским движением, позвонил секретарю Сталинского обкома партии Мельникову и сказал, что из немецкого тыла возвратился советский разведчик.
— Спасибо,— поблагодарил Леонид Георгиевич. Он был члeном оперативной группы штаба фронта, и ему сообщали обо всех, кто приходил с другой стороны.— Обязательно побеседую.
Фронтовая полоса, где были остановлены гитлеровские войска в конце октября, пролегала по северо-восточной окраине области. Она, как глубокая рана, рассекала шахтерский край, протянувшись огневым рубежом по Северскому Донцу, мимо Попасной и дальше к реке Миус.
В прифронтовой полосе находился обком партии. Он руководил подпольной работой.
Рискуя жизнью, пробирались через линию фронта рабочие и колхозники — посланцы патриотических групп, приходили связники. Рассказывали Мельникову о зверствах фашистов. Называли города, шахтерские поселки, села, знакомые и близкие Леониду Георгиевичу имена. Горловку озаряла добрая улыбка горняцкого богатыря Никиты Изотова, мариупольскими улицами ходил мировой рекордсмен выплавки стали Макар Мазай, в Красноармейске приобретал славу горного кудесника спокойный Иван Бридько, каждый макеевский мальчишка знал усатого доменщика Ивана Коробова — могучего хозяина расплавленного металла. Его побратим в Сталино Никита Сидоров, словно играючи, катал монолитные слитки на новом прокатном стане, в Старобешево энергичная черноглазая Паша Ангелина — первая в стране девушка — села за руль трактора, из Славянского депо уходил в дальние рейсы машинист-скоростник Петр Кривонос... Лучшие из лучших, гордость донбассовцев, а за ними — десятки, сотни, тысячи простых и красивых душою земляков. Многих, очень многих знал в лицо секретарь обкома.
Но война разбросала их в разные концы необъятной родины, призвала сынов своих в боевые армейские ряды иди приказала быть до поры до времени безымянными мстителями во вражьем тылу. Трудно представить, что в развалинах лежат Горловка и Краматорск, Чистяково и Дзержинск, Макеевка и Красноармейск.
Мельников трет ладонями поседевшие виски. Их ломит от боли после ночной работы... Тогда,
