явление — общая мессианская направленность русского рока.
1990-е годы суммированы в очень короткой известной работе Кормильцева «Великое рок-н-ролльное надувательство–2». Причем Кормильцев показывает бездны непонимания того, что произошло. Он вменяет в вину самим рокерам, что они растеряли свою аудиторию из-за того, что связались с платными прогосударственными структурами. <…> Дело, конечно, не в этом. Но это очень характерный текст человека, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы сложилось представление о рок-н-ролле как о мероприятии, сообщающем людям правильные вещи. А что это за мероприятие, сообщающее правильные вещи? Это та самая нормативная рамка, внутри которой существует набор предписаний о том, как себя вести. Советский рок претендовал на то, чтобы объяснять людям, как они должны себя вести правильно[57].
Советский рок — почти в любых своих проявлениях, начиная с «Мифов» и «Машины времени», — это донесение каких-то Правильных Вещей, это о том, что поэт в России больше, чем поэт. И с появлением «Нашего радио» этот подход к рок-музыке как к явлению, способному обучать и нормировать, никуда не делся (даже в козыревские годы у русского рока была идеология и миссия — противостояние «попсе», защита «настоящих» музыкальных ценностей, всего «нашего»), а сам русский рок до сих пор часто определяется как «логоцентричная» музыка.
Более того, многие либерально настроенные авторы и сейчас готовы подписаться под тем, что рок-музыкант должен быть лидером мнений, что воспринимающая сторона тут находится в положении ученика по отношению к Творцу и сопровождающим его людям и институциям. Например, колумнист Ян Шенкман, переживая об участии Министерства обороны РФ в фестивале «Нашествие», заявляет: проблема в том, что нынешние рокеры, дескать, не могут научить ничему хорошему, хотя и должны бы: «А что можно противопоставить танкам, чему вообще учит эта музыка, если чему-то учит? Говоря упрощенно, доброте мог бы научить Шевчук, духовности — Гребенщиков. Но их на фестивале не было, а были „Кукрыниксы“, которые снимались у танков и посвятили песню „Звезда“ Донбассу»[58].
Если у рок-музыки действительно есть мессианская функция, то странно удивляться, что рок-музыканты погрузились в миссионерство и наконец-то начали говорить о Хорошем и Добром — как они его понимают. Они занимаются ровно тем, чего должны бы ждать от них популяризаторы мифа о русском роке, чем занимаются сами продюсеры и прочие лидеры музыкальных мнений: берут право на говорение неких истин. «Правильные» поучения Шевчука в этом смысле ничем не отличаются от «неправильных» поучений Чичериной, отличается только вектор приложения сил: ну так а кто обещал, что ваши воспитанники, изначально впитавшие весь постсоветский ресентимент, станут вашими политическими последователями? Тем более что патерналистская идея о музыканте, продюсере или ведущем радиошоу как об учителе и пророке очень хорошо перекладывается на условно правое авторитарное мировоззрение. Патернализм Козырева с его бесконечным воспитанием «хорошего вкуса» у населения остается патернализмом.
Добавим сюда чисто музыкантский субкультурный ресентимент по поводу фактического поражения идеи русского рока (набранная тысяча лайков под «Русской звездой» в сети «Вконтакте» — потолок для нынешней Мары) от менее консервативных форм поп-музыки. Особенно заметен стремительный взлет русского хип-хопа, который в парадигме русского рока всегда воспринимался как нечто второсортное, «не музыка». Так что в этой среде можно увидеть почти идеальную среду для возникновения реставрирующей ностальгии.
4. Призраки грядущего: хонтология и sovietwave
Sovietwave (советская волна)[59] — направление, сформировавшееся на постсоветском пространстве к середине 2010-х годов; в своем изначальном виде это электронная музыка, опирающаяся на ретро-синтипоп, отечественное перепрочтение перепрочтения электронной музыки 1980-х.
На первый взгляд кажется, что объединяющим все эти группы фактором является их приверженность к советской музыке, своего рода музыкальная археология, поиск полузатерянных культурных пластов. Тут опять всплывает столь любимая Рейнольдсом хонтология, а в sovietwave поначалу хочется увидеть этакую постсоветскую версию групп типа Boards of Canada:
Boards of Canada искусственно воссоздали тусклые и выцветшие текстуры, чтобы расшевелить эмоции, возникающие у вас при просмотре старых домашних видеозаписей, испещренных цветными пятнами, или семейных фотоальбомов, до отказа набитых потемневшими от времени снимками. В моем воображении образы, которые раньше казались нейтральными, стали обретать смысл — мистицизм обыденных вещей и мест: капли дождя, падающие на качели на детской площадке; расплывающиеся в утреннем тумане высаженные вдоль набережной цветы; жилые районы с одинаковыми садами за домами и молодыми мамочками, развешивающими белые простыни <…>. Я никогда не был уверен, были ли это настоящие воспоминания моего детства или просто вымышленные представления о конце шестидесятых — начале семидесятых[60].
В самом деле, смотря на обложки многих sovietwave-групп (начиная от их ролевой модели, харьковской группы «Маяк»), мы возвращаемся к тому, с чего началась эта статья. Они реконструируют визуальные образы «идеального СССР»: чистые и пустые спальные районы, парки культуры и отдыха, школьницы на фоне сентябрьской листвы, ветки рябины на фоне белого кирпича, мир «Приключений Электроника» и «Гостьи из будущего». Смутные картинки советского прошлого со школьных фотографий папы или старшего брата: как будто в СССР все жили в мире, пропущенном через «ностальгический» фильтр «Инстаграма». При этом подавляющее большинство sovietwave-музыкантов застали СССР в раннем детстве или не застали вообще.
Я провел небольшой опрос среди музыкантов проектов[61], ассоциирующих себя с sovietwave-сообществом. С эстетикой застоя и 1980-х соотносят себя пять проектов, с эстетикой оттепели — три, для одного из проектов важно и то, и другое. Едва ли половина опрошенных регулярно слушает советскую музыку. Происходит объединение пластов: люди, вдохновленные 1950–1960-ми, «космосом», эстетикой шестидесятнических НИИ, играют музыку «под 1980-е». Кажется, что все это и есть единый и неделимый образ эстетики СССР. Да и аналогия «космос = футуризм = электронные музыкальные инструменты» выстраивалась за десятилетия до появления sovietwave[62].
Это еще более призрачное искусство: оно все — об утопической стране, которой не было. Об «идеальном СССР» — причем не том, что был сконструирован в советских агитках, а некоем СССР из параллельного мира. Тщательно обезвреженном, стерильном и всем понятном. Это не СССР, в котором можно жить и который надо возрождать, это СССР для созерцания и легкой грусти. Светлана Бойм называет подобную ностальгию рефлексирующей, отсылающей к индивидуальной и культурной памяти. Такая ностальгия принимает необратимость времени.
Музыкальный контент здесь оказывается на вторых ролях: многие sovietwave-группы можно распознать на слух только по использованию семплов из советских телепередач разных лет (например, композицию «Последний день в СССР (Перестройка)» группы «Артек Электроника» открывает речь Михаила Горбачева о сложении им полномочий президента страны). Но такие очевидные маркеры встречаются не всегда. Один из музыкантов сообщил мне в анкете: «Я как-то зашел в магазин „Республика“, а там играет что-то стильное такое.
