Пока где-то, в самом конце коридора, не хлопает дверь. Содрогаясь всем телом, толкаю Чарушина в грудь. Он, конечно же, особо позиции не смещает. Но этого хватает, чтобы нырнуть ему под руку и вырваться на свободу.
– Ты до самого медпункта в таком темпе нестись планируешь? – бьет по нервам насмешливый вопрос. Ему, к слову, чтобы поспевать за мной, напрягаться не приходится. Шагает шире и никак не дает оторваться. – Липовская будет шокирована твоими показателями. Пульс, давление, – перечисляет как будто лениво, – это не шутки. Тормозни, продышись.
И я торможу. Торможу, чтобы выпалить:
– Отстань, ясно? Сколько раз тебе еще сказать?! Отвали!
Чарушин продолжает кривовато ухмыляться. Только взгляд темнеет. Настолько, что у меня сбегает по коже озноб.
– Последнее – это твой максимум? Смотри, не «отстегнись». Дыши, давай.
– Иди ты… – шиплю я. – К черту!
– Это уже звучит как проклятье, – замечает он абсолютно спокойным тоном, в то время как я пыхчу, словно паровоз. – Но ты снова смотришь на мои…
– Нет! – в панике повышаю голос, только бы не дать ему закончить. – Пожалуйста, прекрати… Пожалуйста…
– Ладно, – сдается он неожиданно.
Уводя взгляд, прочесывает ладонью затылок. Хрипловато выдыхает. Спрятав обе руки в карманы спортивных брюк, смещается, пока не оказывается ко мне боком. Морща лоб, фиксирует взгляд на какой-то дальней точке.
– У тебя минута, чтобы уйти, – предупреждает глухим тоном.
И я убегаю. Убегаю, потому как мне вдруг очень хочется узнать, что будет, если я не успею.
Фельдшера, и правда, шокируют мои сердцебиение и все сопутствующие показатели. Она дает мне какую-то таблетку и выписывает направление на обследование. Господи… Я точно знаю, что со здоровьем у меня полный порядок. И то, что мне пришлось соврать, сказав, что головокружение, отдышка и высокое давление – результат физической нагрузки, лишь усиливает мой стыд.
Маме я, естественно, ничего не говорю. Прячу направление даже от Сони. Пока она переодевается, захламляя нашу общую комнату, сую измятый лист в стол, между своими тетрадями.
– Ужас, как я не хочу помогать маме с этой проклятой консервацией, – тарахтит Сонечка. – Еще и помидоры! У меня от них кожу щиплет. Давай, ты займешься ими?
– А ты? – отзываюсь почти спокойно. – Луком? Или морковью?
Открываю шкаф, чтоб спрятать чистую одежду.
– Фу, – выпаливает сестра. – Лук и морковь пусть Даша с Ольгой чистят! Я банки помою.
– Они чистые.
– Тогда я беру на себя перец!
– Хитрюга, – хмыкаю я. – Будешь молоть.
– Но на меня будет брызгать ядовитый помидорный сок!
– Ничего не будет, – смеюсь я.
Наконец-то мне удается расслабиться. Работы я не боюсь. Ни в саду, ни в огороде не гнушаюсь трудиться. Но на кухне особенно люблю помогать. Пока мама инструктирует нас по заготовкам, сажаю самых младших – Стефу и Ульяну – за свободный стол, чтобы попутно подсказывать им с уроками. Остальные девчонки уже справляются сами, но периодически тоже что-то спрашивают.
– На ужин овощное рагу приготовим, – говорит мама. – Соня, раз крутишься без дела, садись чистить картошку.
– О Боже, мама! – восклицает сестра. А я снова смеюсь. – Самую грязную работу для меня выбрала!
– Давай, давай! Замуж выйдешь, что о нас с отцом люди скажут? Вырастили неумеху. Еще и лентяйку, – журит по-доброму.
– Мой муж будет богат! – заявляет в свою очередь Сонька. – У нас будет прислуга. И делать мне ничего не понадобится. Вообще ничего!
– Глупости не говори, – улыбается мама, не поднимая взгляда от теста. – Богатые женятся на богатых.
– А вот и не всегда так!
– Исключения, доць, очень редкие. И рассчитывать на них не стоит.
Сонька бухтит и бухтит, но за картошку берется. Никто из нас категорического сопротивления ни в чем не выказывает. Не принято.
– Вот увидите! У меня будет шикарная свадьба. И сразу после нее мы с моим богатым красивым мужем улетим на Мальдивы.
Соня с такой уверенностью все это выдает, что мы с сестрами невольно заслушиваемся. В красках представляем. Только мама, заметив это, ругаться начинает.
– Прекращай. Еще слово, и будешь наказана.
– За что?
Замечаю в глазах Сонечки слезы, и даже жаль ее становится. Но вступаться не смею. Нельзя.
Включаю кухонный комбайн. Он и обрывает все разговоры. Пока перетираю овощи в пюре, невольно в собственные, отнюдь не радостные мысли погружаюсь. Вспоминаю Чарушина, и сердцебиение ускоряется. Меньше трех часов прошло, с тех пор как я его видела, но в домашней атмосфере все произошедшее вдруг кажется таким далеким... Словно и не было всего этого в реальности.
Приснилось? Выдумала? Если бы.
По-прежнему не могу отделаться от ощущения, что совершила что-то плохое, опозорилась сама и опорочила семью… Снова и снова убеждаю себя, что во всем, что случилось, моей вины нет. И не верю.
Не верю себе.
Думаю о Чарушине, как о чем-то запретном. Осознаю, что должна прекратить. Но не могу. Я ведь не просто сокрушаюсь над тем, что он сделал. Я… Я смакую все эти постыдные моменты.
– Лиза, ты не заболела? – окликает меня мама, едва я выключаю комбайн. – Щеки пылают.
Если бы могла провалиться прямо сейчас в ад, наверное, я бы избрала это наказание. Потому как выдерживать мамин обеспокоенный взгляд страшнее. Он оседает на моих плечах дополнительным грузом вины.
– Да… Весь день себя плохо чувствую… – бормочу я.
– Температуру мерила?
– Нет… Не думаю, что это что-то серьезное…
– Ну, смотри, – строго выговаривает мама. – Не хватало только заболеть в самом начале учебного года.
– Да не заболею, мам…
– На ночь кипяченого молока с медом и маслом тебе сделаю.
– Спасибо.
Мы заканчиваем с консервацией и накрываем на стол как раз к приходу папы с работы. Иначе быть не может. Мама все рассчитывает и нас тому же учит.
– Как в магазине, пап? – услужливо подавая тапки, имеет неосторожность спросить Соня.
Забывает, что дома о работе отец не любит говорить.
– Зайдешь завтра после учебы и узнаешь. Мне как раз нужна помощь.
Сонечка морщится и вынужденно соглашается. Другого выбора нет.
Магазин – это, конечно же, очень громко сказано. Скорее – овощная лавка. Но, как утверждает мама, именно она всех нас кормит и одевает.
– Мне нужен новый спортивный костюм, – спохватываюсь я. – Прошлогодний оказался совсем тесным.
