Алексеевич как историю прочитал, так к ней в палату и пошёл, не знаю, о чём беседовал, но говорил строго, тон такой, что и не возразишь. Потом, правда, давление ей сбивали, капали, успокоительное вкололи, да вы сами увидите, в истории всё записано. А он велел её к операции готовить. Сейчас анестезиолог придёт беседовать.
— Какой ещё операции? И почему новоявленный заведующий принимает решения в отношении чужой пациентки единолично? Никакой операции не будет. Рано, ребёнок не готов. Я против.
Сестра глубоко вдохнула и шумно выдохнула.
— Фёдор Сергеевич, я дождусь анестезиолога и уйду домой, смену я сдала, только из-за него задержалась. А вы тут сами как-нибудь.
— Хорошо, Галя. Я понял, — сказал Фёдор холодно. — Попросите анестезиолога зайти ко мне до того, как он встретится с пациенткой.
Фёдор заглянул в вип-палату, но Свиридова спала под действием препаратов. Что ей наговорил новый заведующий, Фёдор догадывался, сам бы пришёл в ужас, столкнувшись с таким букетом патологий. Но, с другой стороны, это его пациентка, он вёл её беременность не один месяц, и вот так, даже не поставив его в известность, перечеркнуть столько труда, терпения и мук он не позволит. Ещё две недели — и ребёнок будет жизнеспособен. Осталось всего две недели. Возникла мысль обратиться за помощью к главному. Фёдор попытался дозвониться до приёмной, но трубку никто не брал. Из отделения тоже уходить не хотелось. Пока будет искать главного, новый начальник успеет прооперировать женщину, и они потеряют ребёнка.
В то время как он размышлял, стоя посреди коридора, в отделение вошли главный с новым заведующим и анестезиологом.
— А вот и Фёдор Сергеевич, на ловца и зверь бежит, — произнёс главный. — Пройдёмте в ординаторскую, разговор есть.
А дальше Фёдору предложили доложить историю его пациентки.
Попала она к нему на двадцать пятой неделе. Сам факт беременности у женщины в возрасте сорока восьми лет — случай довольно редкий, а тут ещё в комплекте шёл целый букет различных соматических заболеваний. Говоря по-простому, не было у Свиридовой ни одного органа, который бы справлялся со своими функциями.
Тяжелые формы инсулинозависимого диабета и гипертонии, которыми она страдала всю свою жизнь, стали причиной печеночной и сердечной недостаточности, к тому же в анамнезе значились несколько микроинсультов, а ещё дважды в неделю она проходила диализ.
По всем параметрам, выносить и родить здорового ребёнка Свиридова не могла. И надо было быть полным идиотом или самоубийцей, чтобы пойти у неё на поводу.
Фёдору пришлось убеждать пациентку в необходимости немедленного прерывания беременности, уж слишком высок был риск, роды могли закончиться смертью Ксении Леонидовны. Да и с ребёнком тоже были сложности: Свиридова принимала одновременно несколько препаратов, которые крайне негативно влияли на формирование нервной и сердечной систем малыша.
Но она хотела рожать, а пятидесятилетний муж поддерживал её в этом стремлении. Старшие дети тоже считали, что если Господь дал душу, то он позволит ей родиться и жить, а они как-нибудь помогут матери с уходом и воспитанием.
Фёдор вспомнил, как она улыбнулась ему вымученной улыбкой человека, которому многие доктора долгие годы говорили, что он вот-вот умрет. «Доктор, — сказала она, — вам нечего опасаться — я подпишу все бумаги и огражу вас от всяческих рисков. Никто не посмеет обвинить вас ни в чём, просто помогите моему сыну увидеть этот свет».
И он согласился, потому что выхода другого не было и ни один нормальный врач не согласился бы ей помочь. Но Фёдор не был нормальным, он не привык сдаваться и использовал любой, даже самый мизерный, шанс.
Уже две недели она лежала под его наблюдением. Каждый прожитый день был подвигом, но ребёнок рос, набирал вес, и ещё через две недели ему можно будет родиться. А там неонатологи его выходят.
— Я не отступлюсь, — сказал Фёдор твёрдо. — Мы с этой женщиной прошли уже достаточно большой путь и сворачивать с него не намерены. Если вы не позволите мне довести её до родов здесь, я уйду в другой роддом и заберу её с собой.
— Рябина, почему с тобой всегда сложно? — закрыв глаза ладонями, недовольно спросил главный. — Федя, ведь если я сейчас не приму меры, значит, я согласен с тем абсурдом, который ты творишь. А я не согласен, Федя! Я не согласен… Я не хочу отчитываться перед горздравом и шаркать ножкой, как нашкодивший мальчишка.
— Виталий Михайлович, вы присутствие Свиридовой в отделении не замечали две недели. Закройте глаза ещё на две, — попросил Фёдор.
— Предлагаешь договориться с совестью? Эх, Рябина, Рябина… Вот что мне с тобой делать?
— Я же предложил два варианта: можете поддержать, разделив ответственность, или подписать заявление на увольнение. Кочергин меня давно к себе звал…
— Не шантажируй! — главный стукнул кулаком по столу.
— Есть одна идея, — подал голос новый заведующий. — Давайте опишем этот случай. Я сейчас позвоню своему учителю, профессору Недлину. Да, Фёдор Сергеевич, не надо на меня смотреть с таким удивлением, я учился у самого Недлина, — с торжеством посмотрел он сначала на Фёдора, а потом на Виталия Михайловича, видимо, желая подчеркнуть свою значимость. Не заметив восхищения, продолжил вещать дальше. — Так вот, мы получаем его консультацию, вписываем её в историю болезни и продолжаем эксперимент, а потом по результатам оформляем статью. Таким образом мы остаёмся в победителях вне зависимости от того, выживет пациентка или нет. Согласны?
— Я не согласен, — твёрдо произнёс Фёдор. — Профессор Недлин очень пожилой человек, да и на каком основании мы станем просить его помощи?
Виталий Михайлович переводил взгляд с одного на другого и всё пытался что-то сказать. Фёдор прекрасно понимал, о чём хотел сообщить главный новому заведующему, и жестом попросил его пока молчать — очень хотелось услышать, что же ещё предложит этот светоч науки. И тот не разочаровал.
— Я сам буду просить о консультации. Я, знаете ли, его любимый ученик. Сколько раз я бывал у них с Марией Андреевной дома, — гаденько улыбнулся он. — Да они ко мне как сыну родному относились!
Фёдор, конечно, понимал, что он не самый хороший сын — не часто балует родителей своим вниманием, но слушать этого индюка было смешно. Как же, бывал он у них! Почему же тогда Фёдор не может его вспомнить? Забыть такой образец самовлюблённости сложно. Ещё раз взглядом попросив Виталия Михайловича не распространяться о своих родственных связях, он с ухмылкой ответил:
— Ну, если как к сыну, то звоните.
Часть 6
Часть 6
Фёдор вернулся домой раньше обычного. Из клиники вышел через десять минут после
