там, в Кремле, было дело, что ещё полмиллиона человек почём зря брошено в топку войны? Они так всегда воевали — заваливали трупами врага. Мой дед попал в эту категорию пушечного мяса.
— Немцы тогда, в сорок первом, многих украинцев, попавших в котёл под Киевом, оставили в живых.
— А евреев расстреляли.
Я погладил керамическую линзу с фотографией деда. Обе фотографии — деда и бабушки — на удивление хорошо сохранились за долгие годы, не потускнели от дождей, солнца и снега.
— Мой сын похож на моего деда даже больше, чем я.
Я вспомнил, как перед самым отъездом из Нью-Йорка в Киев дома неожиданно увидел своего сына Давида по-новому, что-то до боли знакомое мне тогда вдруг открылось в его лице, но тогда я не мог понять, что именно. Теперь понятно: мой сын — копия моего деда. Кто знает, может, он и внутренне, натурой и характером пошёл в своего прадеда? Вполне вероятно.
— Смотри, — я достал мобильник и показал Тарасу фото своего Давида.
— Да, действительно, одно лицо. Твой дед, ты и сын — как близнецы. Трио.
Я поправил розы на плите и, смахнув с ребра камня полоску снега, подул на окоченевшие руки.
— Я где-то читал, кажется в Фейбуке, что русские во время очередного ракетного обстрела попали в какой-то участок этого кладбища и разрушили там могилы. Это правда? — спросил я.
— Что-то слышал про это, но точно не знаю. Надо было у того мужика спросить, он здесь все новости знает, — мрачно пошутил Тарас.
Я погладил напоследок фотографии деда и бабушки. Затем, достав мобильник, сделал фотографию на память. Я не хотел отсюда уходить. Когда в следующий раз я побываю здесь? Впрочем, я чувствовал, что никогда не расставался с ними, будто бы последний раз был здесь, у этой могилы, не четверть века назад, а вчера.
Мы пошли обратно к выходу.
— Я тебе говорил, что недавно стал составлять своё родовое дерево? Добрался уже до пятого поколения своих предков. Оказывается, у меня в роду были и поляки, и татары, и цыгане, и, по-моему, евреи тоже. Правда, насчёт евреев не уверен, но имена у них библейские: Рахиля Ароновна, Иаков Израилевич, — сказал Тарас.
— Интересно.
— От, блин! Ты слышал?! Слышал?! — Тарас вдруг остановился и напряжённо прислушался к чему-то.
— Нет, а что?
— Ты что, глухой, не слышал сейчас хлопок? Это же взрыв!
Я пожал плечами — слышал какой-то слабый хлопок вдали, но не обратил на него внимания.
Тарас тем временем достал телефон и позвонил жене.
— Кыця, ты в порядке? Да, слышал, прилетело. Возле Лукьяновского рынка? В жилой дом? Суки. Успокойся! Я тебе говорю, успокойся!
Я слышал, как в телефоне звучит Наташин голос, как она кричит, по-моему, у неё истерика.
— Сидишь в передней? Я понял. Не психуй. Слышишь? Не психуй. Мы с Юрком в порядке. Уже идём к выходу, скоро приедем.
Он ещё некоторое время успокаивал жену.
— Сейчас она перепсихует, пересидит тревогу в передней. А потом пойдёт в кухню, откроет холодильник и начнёт есть. Она так успокаивается. Блин. Твари.
А на кладбище было тихо, безлюдно и очень живописно. Всё так же сыпал густой снег, создавая эффект белого мягкого покрова, на небольших свободных пространствах на земле сидели вороны. Мы приближались к выходу.
— Надо же, какие большие и красивые в Киеве вороны. В Нью-Йорке вороны маленькие, неприметные. А в Киеве, смотри, большие, с отливом, настоящие павы. Не могу на них наглядеться, — признался я.
Прищурившись, Тарас внимательно посмотрел на ворон, но ничего особенного в них не заметил.
На самом же деле вороны были очень красивыми, картинными. Когда они стаей, сорвавшись с заснеженной земли, полетели куда-то над могилами — православными крестами, мусульманскими полумесяцами и еврейскими кубками скорби, я замер, не в силах отвести от них взгляд, будто бы вместе с этими древними птицами проникал сквозь толщу времени в историю города.
Лишённый крыльев
Мы стояли с Тарасом неподалёку от автобусной остановки, когда наконец, мигнув фарами, подъехал джип и остановился возле нас.
— Привет, путешественник! Почему ты не сообщил заранее, что приезжаешь? Мы бы тебе организовали встречу по-человечески. А ты — как Ленин в немецком вагоне, инкогнито, — вышедший из машины Антон раскрыл мне свои объятия.
— А где Влад? В машине? — спросил я, выпуская Антона из объятий.
— Да, вон сидит, спереди.
Подойдя, я открыл переднюю дверцу:
— Привет, казак.
— Привет, — ответил сидевший на переднем сиденье Влад, слабо улыбнувшись. Его правая ладонь лежала на его груди.
Я сразу обратил внимание на неестественно бледное, с каким-то сероватым оттенком худое лицо Влада.
— Живой?
— Да живой, живой, — ответил он.
— Ладно, поехали. Дома поговорим, — сказал Тарас.
Мы все сели в машину — я с Тарасом сзади, Антон за руль.
И джип покатил на Теремки.
С любопытством я смотрел в окно, по-прежнему поражаясь значительным изменениям в архитектуре города, старался узнавать районы, где когда-то стояли старенькие домишки, а теперь на их месте красовались новые дома модерновой конструкции. Тем не менее некоторые районы оставались почти в том же первозданном виде, какими были и четверть века назад, перед моим отъездом. Вообще, несмотря на все перемены, город хранил свою старинную прелесть, как её хранит мебель, и камины, и гобелены в средневековых замках.
Пока мы ехали, друзья разговаривали. Я тоже порой подключался к их беседе. В центре внимания сейчас был Влад — один из нашего тесного круга университетских друзей.
Признаться, с Владом у меня никогда не было таких тёплых отношений, как с Тарасом или Андреем. У нас с Владом были слишком разные темпераменты и эстетические вкусы. Мы всегда чувствовали скрытую конкуренцию между собой и какую-то взаимную зависть. Не знаю точно, в чём он завидовал мне. Я же завидовал его эрудиции, а ещё его безразличию к чужому мнению. Влад говорил то, что думает, нравилось это кому-то или нет. Смею предположить, что для него своё личное мнение действительно было дороже аплодисментов миллионов. При этом он вовсе не принадлежал к категории героев, готовых идти на баррикады и вести за собой массы. Он был человек-одиночка, малообщительный, себе на уме. И не боец. Вероятно, он хорошо знал это о себе, поэтому и вёл себя соответственно: никогда не лез на рожон, никому ничего не доказывал с пеной у рта, быстро отходил в сторону, избегая конфликтов.
После окончания университета Влад работал в различных издательствах, выпускавших книги по истории, много пил, развёлся с женой. В общем, в биографии ничего примечательного.
Ещё меня в нём раздражала его вечная ирония, постоянный скепсис, граничивший с цинизмом. На мой взгляд, Влад умел «обгадить» любое высокое чувство, любую возвышенную идею. О таких людях говорят: «он лишён крыльев, не способен летать».
Так вот, когда началась война и русские танки прорывались к Киеву, Влад пошёл в военкомат, чтобы записаться в тероборону. Но в военкоматы Киева тогда стояли километровые очереди желающих получить оружие и стать на защиту города. Многим тогда отказывали потому, что для всех желающих не было оружия и некуда было их отправлять, — отряды теробороны были в основном
