на моего отца, прибитого палкой к земле.
«Я сказал: ясно ли я выразился?» — повторил Томми уже без улыбки.
Все медленно кивнули, утирая слёзы.
Томми ткнул пальцем на тело моего отца: «Избавьтесь от него. Мне нужно уложить его сына».
Я отступил назад. Я был в ужасе, я не мог перестать смотреть на тело отца. Мой мирок потерпел крушение и тонул. Слезы застилали мои глаза. Мне казалось, что меня сейчас стошнит, что я потеряю сознание или буду кричать, пока не отключусь от недостатка кислорода.
Внезапно я увидел, что Томми стоит рядом со мной. Он обнял меня и прижал моё лицо к своему плечу, поглаживая мои волосы.
Пока мы шли до моей спальни, я слышал клокотание в груди Томми.
«Хехехехехехе».
ИЮНЬ 1973
Как же мне описать следующие три с половиной года? Словами невозможно передать нашу с мамой жизнь. Убийство отца было тщательно скрыто соседями и мамой, несмотря на всю боль, которую ей это причиняло. Когда полиция прибыла по обращению с места работы отца, все уже тщательно продумали вымышленную историю.
Мы сказали полиции, что отец изменял маме, она это обнаружила и выгнала его. Соседи рассказали о якобы имевших место громких скандалах, а несколько заявили, что видели, как мой отец тайком уходил куда-то ночью.
Это было достаточно для полиции. Видимо, они и правда заметили боль в глазах мамы и неверно её интерпретировали… Все смертельно боялись Томми Таффи и лгали во имя безопасности себя и своих семей.
Мы выучили урок. Слушайся Томми Таффи. Делай, что он хочет. И молись, что однажды он покинет нашу сломленную общину.
Он наказал не только моего отца. Порой я замечал соседей со сломанными конечностями или синяками на лице. Не знаю уж, какими историями они объясняли эти травмы для остальных людей.
Томми был кошмаром наших жизней, и мы не знали, как от него избавиться. Ночные уроки продолжались, теперь мы с мамой вдвоем сидели на диване и слушали речи нашего пленителя о том, как быть хорошим человеком. Мне исполнилось десять, и с возрастом я начал медленно понимать, насколько безвыходна наша ситуация. Это было отвратительно.
Но я молчал. Я молчал ради мамы. Каждый день перед глазами вставала сцена казни моего папы.
Годы после смерти отца изменили поведение Томми. Теперь он спал с мамой, и, уложив меня в постель, он каждую ночь уводил её в спальню, напоследок рассказав мне еще какой-нибудь урок о жизни. Я долго не мог уснуть, вслушиваясь в её плач.
Иногда это длилось совсем недолго, а иногда часами…
Однако он не всегда оставался с ней на всю ночь.
Я помню, как иногда, просыпаясь, я видел его в темном углу комнаты. Он смотрел на меня своими сияющими глазами. Иногда он подглядывал в приоткрытую дверь. Он стоял часами и просто, блядь, смотрел.
А иногда я просыпался от того, что он ложился ко мне в кровать. Он всегда клал свою холодную руку на моё бедро.
С бешено бьющимся сердцем, я всегда отворачивался от него, моментально потея от ужаса, пронзающего меня. Но у меня был Рычун, мой постоянный источник детского утешения. Я прижимал его к груди, беззвучно плача, пока не вставало солнце либо пока я не отключался от переживаний.
Мы молча это терпели, молясь о конце.
ИЮЛЬ 1974
Со дня, как Томми появился в нашей жизни, прошло пять лет. Я сидел в гостиной, читал книгу, а мама готовила ужин. Она сильно побледнела и исхудала за эти годы. Ее глаза были абсолютно безжизненны, глубоко запали в глазницу, а выступающие скулы еле покрывались тонкой кожей.
Я полулежал с Рычуном на груди, стараясь сфокусироваться на книге, не отвлекаясь на Томми, сидящего на стуле напротив меня.
Я перевернул страницу и вздрогнул от неожиданности, когда Томми заговорил.
«Ты и правда любишь эту штуку, да?»
Я повернулся к Томми: «К-книгу?»
Томми с улыбкой покачал головой: «Нет, сынок. Твоего медведя».
Я посмотрел на Рычуна на моей груди и напряженно пожал плечами: «Н-ну да».
Томми наклонился вперед и скрестил пальцы рук.
«Убери-ка книжку, Спенс».
Облизав мгновенно пересохшие губы, я подчинился. Я заметил, что мама встревожено смотрела на нас из кухни.
«Ты знаешь, что такое… любовь?» — спросил Томми.
Опустив глаза, я повертел в руке Рычуна: «Э-это когда ты о ком-то очень сильно заботишься».
Томми снова потряс головой: «Нет… нет! Неплохая догадка, конечно».
Он внезапно пересел ко мне и положил руку на мою ногу, легонько поглаживая её.
«Любовь — это когда ты хочешь выебать кого-то так сильно, что просто умрёшь, если не сделаешь это».
Я услышал, как мама что-то уронила на кухне, но я не смел отвести взгляд от Томми.
Он указал на Рычуна: «Хочешь выебать своего плюшевого мишку?»
Я раньше слышал, как дети в школе говорили о сексе, но ещё не имел особо четкого представления об этом деле, поэтому потряс головой: «Нет».
«Но ты же сказал, что любишь Рычуна… получается… ты не любишь его?» — озадаченно спросил Томми.
Мама сделала шаг ближе к нам. Её кулаки сжались, но она молчала, хотя губы были как тонкая белая линия.
«Н-наверное, тогда я его не люблю», — пробормотал я, чувствую, как Томми сжимает руку на моём бедре.
Он положил вторую руку на мой затылок.
«Почему бы тебе не поцеловать его? Посмотришь на свою ощущения, м?»
Мне было стыдно и унизительно от такой мысли. Я выдавил из себя смешок, будто бы приняв это всё в шутку, но Томми медленно надавил на мою голову сзади.
«Давай, сынок, не бойся», — проинструктировал он.
Слезы скапливались у меня на глазах, а он подвинул мою голову к мишке. Я легонько поцеловал его нос и сразу же отвернулся.
«Еще раз, — прошептал Томми. — Покажи, насколько любишь его».
Всхлипывая и плача, я несколько раз поцеловал Рычуна в тёплый нос. Я покраснел, я чувствовал себя глупым и абсолютно напуганным… Томми продолжал держать меня за затылок.
«Немного полижи его», — прошептал он мне на ухо.
Внезапно я отдернул голову и бросил Рычуна через всю комнату, уже не скрывая слез: «Я не люблю его! Я его ненавижу! Я НЕНАВИЖУ ЕГО!».
Дрожащими от стыда руками я закрыл лицо. Я свернулся клубком на кровати и почувствовал, как Томми встал и повернулся к маме.
«Похоже, он усвоил последний урок. На твоём месте я бы им гордился. Он уже мужчина».
Я посмотрел на него затуманенными от слёз глазами.
Его глаза сияли: «На это ушло
