меня, как Баба-Яга на Терёшечку.
Тут и пошёл промеж нас диалог.
— Да вы шутите, мужики? — говорю. — Остыньте.
А он мне в ответ:
— Русский, он ни с мечом, ни с калачом не шутит. — И с ухмылкой так продолжает: — Слазьте с коней, одёжу и оружие кладите на землю, а деньги, что есть в кошелях, отдавайте атаману, тогда сможете уехать живыми.
Я им говорю:
— Да вы что, мужики, а мы-то как же?
А они весело так мне и отвечают:
— А вы посошок в руки, да и по милостыньку…
Юмористы.
Огляделись мы, со всех сторон скалятся на нас злобные хари. А сами придвигаются поближе, и ладони их заскорузлые, будто сами к ножам тянутся. Неприятно.
За всё это время Попович и слова не сказал, а только смотрел по сторонам и всё больше хмурился. Я думаю, выбирал, кому первому врезать.
Атаман, лихой мужик со шрамом во все лицо, был явно навеселе. Ощущая за своей спиной силу, он вышел вперёд. Хмельные глаза его были злы. От таких глаз держись подальше и пощады от них не жди, хоть всё отдай, до нитки… На три версты несет от него могильным холодом.
— Аль не слышали моего приказу? — будто бы удивляясь, говорит он. — А ну, слазь живо с коня!
Оно и понятно, он на этой дороге царь и бог. Сам себе князь. А кто не подчиняется, чик ножиком по горлу, и все дела, и другим наука. Обнаглел в корень. Привык уже жуть наводить. Лихоимец.
— Глухой ты, что ли? — посмотрев на Поповича, с раздражением спросил он.
— Отчего же глухой? — говорит ему Александр.
— Тогда почто не отвечаешь? Вот стянем за ноги с лошади!..
Тут Александр уже не сдержался и говорит, обращаясь к атаману:
— Ты чего, чахотка? Очи-то на место посади. Знаешь, кто я? Я Александр Попович!
Атаман побледнел лицом и отвечает:
— Смелый ты, однако, мужик. — И, повернувшись к мужикам: — Чего, испугались? — усмехнулся, глядя на свою ватагу. — Ну и что, что Попович. Их вон двое, а нас сколько?
Тут Попович уже совсем в раж вошёл. Тронул коня за повод, и тот двинулся вперед грудью, да так, что чуть переднего разбойника не уронил.
— Слышь, ты. Меня тревожить не надо. А растревожишь — я ведь все могу. И не надейся, что я добрый, я — злой богатырь… Ты, атаман, лучше не стой нам поперек пути, — говорит он сквозь зубы, густо багровея.
— Поостерегись, атаман… — крикнул кто-то из ватаги.
Но поздно, разговор окончился, и Попович двинулся на атамана, того, кто был рядом, ударил ногой в грудь. Тот зарычал больным волком и осел на землю. Я не успел меч вытащить, как Попович оказался рядом с атаманом, крепко сгреб его за шиворот и, приподняв над собой, бросил оземь. Шмяк! Вскрикнул, упав, атаман и тут же затих. Будто уснул.
— Ну а дальше-то что? — не выдерживает один из гридней, что помоложе.
— А дальше… Перекрестился Попович, сплюнул, не стал даже глядеть: жив еще или кончился атаман, а обернулся к остальным: «Ну, кто ещё хочет богатырского гостинцу?» А рожа у него, прости меня Господи, в тот момент зверская, не таких, как эти, напугает.
Испугались разбойнички, рассыпались кто куда, побросав своё вооружение: кто-то побежал в ночь, кто-то остался, нерешительно переминались на месте.
— Извини ты нас сирых, не узнали. Все мы люди. Ошиблись маленько.
— Что будем делать с татями? — спрашиваю я Александра. — Здесь кончим али в Ростов повезем, к князю на суд?
— И что? — вновь спрашивает неуёмный гридень. — Порешили?
— Нет, не порешили. Рука у богатыря хоть и тверда, а справедлива. Отпустил их Александр, но отпустил с одним условием, чтобы больше на дорогах не шалили. Ещё раз встретит, разбираться не будет, голову отвернёт сразу.
— Оно можно, — закивали мужики, обрадовавшись неожиданно для них найденному решению.
— Человека загубить — дело нехитрое, — пробасил сидевший неподалёку и чистивший свой огромный меч Попович. — Нам с тобою разреши токо, вмиг кого ухлопаем, сами не заметим!..
— Ну, а как повыбили мы из лесов всех шишей да татей, разбои утихли, так что и клетей не запирают нынче! А вот атамана повезли в Ростов. Показали боярам да купцам диковину, показали, от кого на дорогах русскому человеку житья не стало.
— А что с атаманом-то стало?
— Так повесили его, при всём честном народе. Сколь верёвочке ни виться, а конец один. Чего с ним цацкаться. А нас с Александром князь Константин тогда щедро вознаградил, не поскупился!
Шутки шутками, но и бесконечные истории Торопа кончились, наступила ночь. Утром стало понятно, что томительно долгое ожидание окончено. Подошла решительная минута.
Минута битвы.
Полководцы выстраивали полки перед сражением. Теперь на передний план выходила тактика, то есть расстановка войск. От того, кто кого переиграет, перехитрит в расстановке сил, чаще всего и зависел исход всего боя.
Казалось, вновь владимирцы тактически переиграли войска коалиции. Расстановка перед сражением вышла такая. Ярослав с переяславской дружиной, прикрыв левый фланг, встал против Смоленска, сам Юрий с владимирцами в центре против Мстислава Удатного с новгородцами, а на правом краю должны были сойтись ростовцы Константина, усиленные дружиной Владимира Псковского, с полками двух младших братьев, Святослава и Ивана. А сойдутся они или нет, никто в точности определить не мог. Юрий с Ярославом схитрили и самые слабые свои полки поставили против предавшего их брата. Они знали нерешительность Константина и надеялись, что он всё же не станет открыто выступать в сражении против семьи, а если и осмелится, то бой будет идти вяло. А уж они на своих участках сумеют дать отпор. И всё случилось так, как они задумывали, вот только с братом они просчитались. Пока Юрий надеялся на психологию, Мстислав Удатный-Торопецкий проявил подход государственный, то есть такой, где нет места личному. Именно на тот фланг, с которого юные Всеволодовичи ожидали послабления, он поставил свои ударные силы. Элиту. А именно: дружину своего брата Владимира Псковского и дружину Александра Поповича. Теперь от желания Константина уже ничего не зависело.
Бой начался, как и предполагалось. Полки Владимира Смоленского, Мстислава Удатного и новгородцы ринулись в атаку и, как говорит летопись: напали жестоко. Но полки молодых Всеволодовичей — Юрия и Ярослава — не дрогнули. Дружина сошлась с дружиной. Не побежали пешцы, выставили впереди себя острые копья, ощерились сотнями хищных жал.
Битва шла яростная, ни одна из сторон не получала перевеса, и неведомо было, кто победит. Чем жарче разгорался бой, тем ожесточенней он становился. Гудело поле от бранных криков, скрежетало железо о
