Между тем Казимир не шел сам с войсками и не присылал подкреплений Ахмату, поскольку связан был по рукам и ногам нашествием ценнейшего союзника Ивана III — крымского хана Менгли-Гирея. Казимир так и не даст поддержки ордынцам. Впоследствии Ахмат отомстит нерасторопному союзнику, разорив на обратном пути русские земли его державы…
Уже в осеннее время Ахмат создал угрозу на другом направлении: хан собирался напасть на коренные земли Московского государства, перейдя реку Угру. Вслед за ним на Угру перешел заслон из великокняжеских полков. Сам же Иван III отправился в Москву — собирать силы, готовиться, если придется, к обороне города и выслушивать советников, часть которых шептала ему в уши неподобное: бежать! А если и не бежать, то договариваться с неверным «царем» Ахматом, соглашаясь на его условия. Город бурлил, народ волновался, требуя защиты от татар, призывая показать силу.
Летопись сообщает: Иван III, отъехав из расположения главных сил на Москву, наследника своего Ивана Ивановича «…там же остави у Оки, а у него остави князя Даниила Холмского, а приказа ему: как придет на Москву и принте к нему, ино бы с сыном часу того приехал к нему…»; из Москвы же послал грамоту (и не одну!), призывая сына немедленно оставить войска и прибыть в столицу; но тот «…мужество показа, брань прияв от отца, а не еха от берега, а хрестьянства не выда»; видя непослушание сына, великий князь «…посылаше к князю к Даниилу, веля его сильно поймав [Ивана Ивановича], привести к себе; князь же Данило сего не сотвори»; воевода обратился к наследнику престола, увещевая его поехать к отцу, но насилия, вопреки прямому и ясному распоряжению Ивана III, применять не стал; а Иван Иванович ответствовал, что легче ему «зде умрети, нежели к отцу ехати»[32]. Так оба — храбрец Иван Молодой и еще более мужественный человек, князь Холмский, — остались в войсках.
Для сына великого князя акт ослушания мог обернуться как угодно, однако перед лицом смертельного врага молодой мужчина не желал позориться перед всем войском, приняв «государственный интерес» за высшее благо и подав тыл ордынцам. Но его, допустим, в случае победы отец мог и простить (так и вышло), а в случае поражения все в жизни сей потеряло бы смысл, а то и жизнь была бы отъята. Другое дело — Холмский: надежнейший из воевод Ивана III вдруг являл непокорство в деле самом важном и притом мучительно неудобном для государя… Отчего ему простили бы? Хоть и привилегированному, а все же слуге, именно слуге? Слуга ослушался… Ему и после победы могут дерзость его припомнить… Вот где отвага понадобилась ничуть не меньшая, нежели для противостояния свирепой орде.
Но и ослушников понять можно: увести из войска, готового смертную чашу пить с врагом, душу его — государева отпрыска, надежду рода московских правителей, значило пренебречь духом воинов, скверные мысли заронить в умы.
Иван III не напрасно вошел в русскую историю с прозвищем «Великий». Он мог понять даже смертельное непослушание, если итог его показывал: не прав сам государь, а дерзец прав, и от его правоты державе вышла прибыль, а не оскудение.
Ни Иван Молодой, ни князь Холмский впоследствии не понесли наказания.
Трудно восстановить ход мыслей обеспокоенного отца, но, быть может, вспомнил великий князь слова Вассиана, ростовского архиепископа: «К чему боишься смерти? Человек не бессмертен. Дай мне воинов, и я, старик, сам выйду против татар». Многие не испугались ныне ордынского нашествия, многие пошли биться с врагом без страха. Да и сам Иван III в бою погибнуть не боялся. Но о смерти сына страшно даже подумать! Не пришла ли великому князю на ум история из его собственной юности? Когда ему было всего лишь 12 лет, отец, Василий II, послал его с войском в дальний поход. Сам родитель не мог пойти с воинами, потому что враги ослепили его. Вот и пришлось отправляться сыну. С ним, неопытным мальчиком, войско чувствовало себя увереннее и сражалось храбрее. «Раз сын государев с нами, значит, надо биться крепко!» — говорили тогда седобородые ратники. Тогда они вернулись из похода победителями. Но разве сейчас не то же самое? Пока он, отец, собирает силы в Москве, сыну пришлось заменить его на Угре. Таков долг всей их семьи: она тащит на себе воз государственной работы. И когда родитель в одиночку не справляется, рядом с ним впрягается сын… Все встали за Русь, вот и сын его постоит со всеми вместе. Добудет себе чести, а отцу — доброй славы. Ничего, справится. Он сам когда-то справился, стало быть, и сын сможет.
Такое это было время — суровое, трудное. Юная Россия еще только поднималась из руин старой Руси. Если Россия требовала, мальчики командовали армиями. А если приходил час битвы со смертельно опасным врагом, мальчики шли в бой с оружием в руках. Некоторые погибали, но другие вырывали у врага победу.
Такое это было время! Жизнь страны висела на волоске.
В октябре — начале ноября 1480 года на Угре развернулись решающие события.
Ахмат настойчиво штурмовал Угру, стремясь перейти на левый ее берег. Его встречали на бродах и «перелазах» пищальным огнем и ливнем стрел. Стояние на Угре вовсе не было мирным. Оно представляло собой целый каскад малых боев и больших сражений. Ордынцы искали любую дыру, где им дали бы возможность зацепиться за противоположный берег и перевести через этот плацдарм основные силы. Они производили разведку боем, а если чувствовали слабину, то вводили в сражение крупные подкрепления, засыпали московских ратников стрелами… Но пробиться нигде не могли.
Ордынские конники, сунувшись в одну брешь, вторую, пятую, десятую, всюду встречали легкие, подвижные отряды московских воевод. Москва отбивала их от своего берега с тяжелыми потерями. Лилась кровь, нервно ржали и носились на мелководье кони, лишившиеся всадников, рыкали пищали русские, дым пороховой плыл над водами. Воинство Ахмата изнемогало в этой борьбе, но успеха нигде не добилось.
Ахмат ждал морозов: как только Угра встанет, грозился он, так и орда пройдет на Русь всей своей страшной мощью.
Иван III, видя, что лед наконец сковал Угру, отвел армию на более удобную позицию, изготовившись там встретить врага. Но Ахмат не стал двигаться вперед. Его войско устало. Область, им занятая, оказалась разорена — не достать более ни корма для коней, ни пищи для людей. Одежда, вовсе не предназначенная для войны по русской зиме, истрепалась. В финале, как говорит летописец, «…татары ободрались одеждой и побежали». Видимо, Ахмат дал приказ на отступление, понимая, что ему, с его измотанными голодными бойцами, уже не тягаться с великокняжескими полками, у которых мощный тыл. Может быть, в следующий раз повезет больше?
Но следующего раза не было.
Главным из воевод в войсках, отправленных с Иваном Ивановичем, был, согласно известию Второй Софийской летописи, князь Д. Д. Холмский, а Ивана III сопровождал князь Федор Палецкий[33]. Здесь стоит напомнить: от полевой кампании 1480 года известно совсем уж немного имен: один московский воевода, известный наверняка (а именно князь Даниил Холмский), князь Московского дома Калитичей Василий Михайлович Верейский (не получивший удела, а значит, по статусу приближающийся к служилым князьям-воеводам), двое союзных тверских воевод, двое воевод, командовавших отрядом на второстепенном направлении (Полуэкт Бутурлин и Иван Кика), да еще тот самый князь Ф. Палецкий, который, возможно, не имел воеводского поста и всего лишь сопровождал Ивана III как лицо свиты. На главном направлении, у реки Угры, могло действовать еще пять, десять, а то и больше воевод, но их имена можно определить лишь гадательно.
